Имена
Шрифт:
В конце концов нам не удалось даже вытащить его из машины. Он все время стукался головой, валился назад, грузный, обмякший. Лицо Дэвида выражало удивительную сосредоточенность. Он видел в извлечении Хардемана стереометрическую задачу, пытался определить, где и как за него взяться. Он дергал его, напрягался изо всех сил. Дверной проем был маленький, причудливой формы, и внушительные габариты самого Дэвида заметно осложняли дело. Он пробовал стать на колени на переднем сиденье, сгрести Хардемана в охапку и передать мне. Чего он только не пробовал. Было ясно, что идея, пришедшая ему на ум, и перспективы, которые она обещала, захватили его целиком. Ему
Сперва плохо видная сквозь пургу, показалась фигура, движущаяся к дому с той стороны парка, — лыжник в разноцветном костюме, идущий коньковым шагом, единственное яркое пятно на фоне мертвенно-ровной белизны, в мире без теней, среди по-зимнему толстых ковров снега на улицах и машинах, на скамьях в парке и птичьей ванночке во дворе, — лыжник, разрезающий это ирреальное пространство, в красном капюшоне и защитной маске.
Выйдя на Бэй-стрит, вы не сможете отличить американцев от канадцев. Они — чужаки среди нас, которые ждут сигнала. Это сюжет из научной фантастики («НФ» означает «научно-фанатический»). Они проникли в школы и учат там наших детей, исподволь, потихоньку внедряя свои взгляды — взгляды, которые, по их мнению, мы разделяем. Тема развращения невинных душ. Их преступные кланы имеют свои опорные точки в наших городах — наркотики, порнография, законный бизнес, — а их сводники из Буффало и Детройта работают по обе стороны границы, поставляя девочек туда и сюда. Тема экспансионизма, распространения организованной преступности. Им принадлежат корпорации, заводы, права на добычу ископаемых, львиная доля канадской земли. Тема колониализма, тема эксплуатации, извлечения наибольшей выгоды. Они рядом с нами, отравляют наши реки, озера и воздух продуктами своей жизнедеятельности, своими мерзкими промышленными отходами. Тема безразличия власть имущих, их слепоты и презрения к остальным. На нас изливается поток их телепрограмм, кинофильмов и музыки, нас ослепляет сияние их гнилой самодовольной культуры. Тема рака и его метастазов.
Я стоял у окна, пока она снимала лыжи и заносила их на крыльцо. Это зрелище — то, как она пересекала заснеженное пространство, ее появление из невидимого города вокруг нас, такое сноровистое и таинственное, наполнило мою душу глубокой радостью.
Джордж Раусер, бледный и помятый, вышел из лифта в вестибюле лахорского «Хилтона». Он опустил портфель на пол, пристроив его между ног, затем поправил очки обеими руками. Для этого он поднес руки к лицу, обратив их ладонями друг к другу и вытянув пальцы, — жест, который начинался как благословение масс. Увидев меня в кресле, он косолапо подошел к буфетной стойке. Мы заказали «киплинг-бургеры» и фруктовый сок. Собираться в группы по семь и более человек было запрещено.
— Зачем я здесь, Джордж?
— Откуда вы прилетели?
— Из Исламабада.
— Ну, это не край света. Просто надо поговорить.
— А по телефону нельзя было?
— Да ладно вам, — сказал он. — Кроме всего прочего, тут замечательная архитектура. Подите посмотрите на общественные здания. Что это за стиль? Готический, викторианский — или, как его там, пенджабский? Почему мне кажется, что вы разбираетесь в таких вещах?
— Может, он называется могольский. Или псевдомогольский. Честно говоря, не знаю.
— Как бы там ни было, получилась неплохая смесь. Очень жизнерадостная. А кто такие моголы?
— Они нахлынули сюда из Центральной Азии.
Из
— Теперь у меня есть прибор, который включает зажигание дистанционно. Допустим, к моей машине что-нибудь прилепят. Я могу завести ее из кухни, пока варю яйцо. — Он поглядел в сторону дверей. — Если она взлетит на воздух, яйцо покажется значительно вкуснее.
— Здорово. А как насчет форсунки со слезоточивым газом в салоне?
— Я принимаю только защитные меры. Шутите, что ли? У папы сильно расстроятся, если узнают, что я оборудовал машину активными средствами выведения из строя. Хотя это уже неважно.
— В каком смысле?
— Я серьезно подумываю об уходе, Джим.
То, что он назвал меня по имени, казалось не менее важным, чем само заявление. Сколько новостей он мне сообщал — одну или две?
— По собственному? Или вас выживают?
— Я замечаю давление, — сказал он. — События развиваются таким образом, какого никто не мог предугадать. Не вникайте в детали. Просто я чувствую, что пора, вот и все. Мне нужна перемена. Нам всем время от времени нужны перемены.
— Кто на вас давит? Папа?
— Папа — это организационный центр. — С легкой досадой. — Они приобретают компании, регулируют, ищут баланс. Мы — одна из компаний, не более того. Они смотрят только на кривую прибыли. Другие источники информации им не нужны.
— И о чем им говорит эта кривая?
— То, что они тратят за год на страховку, они возвращают на потребительских товарах и производстве. Они разнообразят свою деятельность, чтобы минимизировать риск. Вы и я тоже изучаем риск, но не в том смысле, в каком папа понимает это слово. Папа понимает его в узком смысле.
— Во что нам вылился Иран?
— Ограниченные вложения. Плюс перестраховка. Но мы пострадали, как и все. Кто мог предвидеть? Не знаю таких. Черная полоса. Обломки до сих пор выносит на греческий пляж. Как раньше с Ливаном. Правильное место мы выбрали для своей штаб-квартиры. Хотя бы тут угадали.
Гамбургеры на ужин. Это по-раусеровски. Обед побоку, ужин на скорую руку — и спать, включив на ночь все охранные системы.
— Что нового у Бас в жизни, Джордж, помимо «Северо-Восточной группы»?
— Врач велел покупать белые носки. Говорит, у меня аллергия на красители.
— Это напряжение. Вам надо полностью сменить гардероб. Вы похожи на завуча провинциальной школы пятидесятых годов. Купите себе рубашку до колен, какие здесь носят. И свободные штаны.
— Народ выбрасывает лондонские костюмы и переходит на местную одежду. Вы понимаете, что это значит, правда?
— Наши жизни в опасности.
— Как вам бургер? — спросил он.
Он предложил нанять автомобиль с шофером и проехаться по городу до темноты. Ему хотелось посмотреть какой-то мавзолей. Я смотрел, как он идет к администратору, чтобы сделать заказ. Он шел точно в оболочке из плотного воздуха, в пузыре, где было чуть труднее двигаться и даже дышать. Казалось, он всегда существует в замкнутом пространстве. Что было тому виной — привычная сдержанность, разочарование? Его маниакальная любовь к секретности, бесконечные меры предосторожности, которые он принимал, конечно, кое-что объясняли. И потом, были еще цифры, данные, которые он без конца получал, разбирал и анализировал. Они занимали оставшуюся часть его пространства.