Имена
Шрифт:
Все льнет к чему-то.
Она бросилась на меня с картофелечисткой, одетая в мою замшевую рубашку фирмы «Л. Л. Бин», темно-зеленую, с длинными заправляющимися полами. Я стоял, слегка ошеломленный. На ее лице было написано абсолютно ясно, что она готова меня убить. Ярость, которую я всегда буду вспоминать с изумлением. Я увернулся от выпада, потом задумчиво прислонился к шкафчику — руки засунуты в карманы, большие пальцы наружу, как футболист в холодную погоду, ожидающий подачи.
Энн и Линдзи спустились по лестнице Британского Совета, неся
У Линдзи была художественная проза, у Энн — биографии. Я вынул из одной сумки яблоко и сладострастно откусил. Они улыбнулись, и я подумал, угадали ли они в моем поступке то, что я подсознательно, абсолютно непроизвольно в него вложил. Как хорошо снова очутиться в привычной обстановке, среди знакомых, снова получить возможность наслаждаться дружбой, которая иногда связывает человека с замужними женщинами определенного типа; с теми, в кого он почти влюблен. В этом похищении и надкусывании яблока крылся невинный эротический подтекст и другие вещи, с трудом поддающиеся конкретизации.
— Мне все попадается новый лозунг на стенах, — сказала Линдзи. — Вроде бы с датой вдобавок?
— Греция воскресла, — сказала Энн. — Адата — день, когда власть захватили полковники. Какого-то числа и месяца шестьдесят седьмого года.
— Четвертого двадцать первого. Или двадцать первого четвертого, как они тут пишут.
— У этих волнений есть еще другая сторона. Кажется, недели три назад убили командира полицейского спецотряда — того, который занимается подавлением мятежей.
— Это я прозевал.
— И его водителя. Еще одна дата. Чарлз говорит, убийцы оставили визитную карточку. Семнадцатое ноября. Студенты против диктатуры. А год, по-моему, семьдесят третий.
— Дэвид опять в Турции.
Это рассеянное замечание, которое точно уплыло от нас — так мягко и невзначай его обронили, — фраза, которой Линдзи автоматически откликнулась на разговор о насилии, побудила нас сменить тему. Я рассказал им о письме, полученном от Тэпа. Ему нравится шум воды из душа, когда она попадает изнутри на пластиковую занавеску в ванной. Вот и все письмо.
Линдзи сказала, что дети Дэвида шлют видеокассеты. И еще, что у нее скоро урок, и торопливо ушла после первой чашки кофе.
Мы знали, что нам предстоит обсудить, но ждали довольно долго, пока отсутствие Линдзи не утвердилось. Какой-то человек, согнувшись, трусил рядом с такси: в ответ на вопросительный жест шофера он назвал один из северных районов города.
— Я виделась с ним вчера, — сказала Энн. — Он позвонил, и мы сходили в бар.
— Я же говорил, он объявится.
— Он был в отъезде. Якобы пробовал мне дозвониться. Из Лондона.
— Ну вот. Дела, только и всего.
— Да. Они туда переезжают. Все их здешнее отделение, как я поняла.
— Этого можно было ожидать.
— Так что, я думаю, на этом конец всей истории. Честно говоря, облегчение. Двойное.
— На сей раз все наоборот.
— Да. Обычно это я вынуждена была уезжать в какую-нибудь очередную тьмутаракань. Вырванная из любовных объятий. У меня будто камень с души свалился, так вдруг полегчало. Даешь Лондон, даешь Сидней. Какое удивительное состояние. Почему я всегда открываю такие вещи только
— Одним халатом дело не ограничится.
— Да ну вас.
— Вам надо будет наесть пухлые икры и завести себе тапки без боков и задников. Превратиться в толстуху.Прибавить фунтов тридцать. Стать слегка неуклюжей, слегка неряшливой.
— Моя истинная сущность, — сказала она. — Носить шлепки. Это прекрасно.
— Будете стоять краснощекая, выпятив бедро.
— Не смотрите на мои руки. У меня старые пальцы.
— Итак, это были просто разговоры. И только. Он порядочный человек. Все его недостатки — от излишней принципиальности. Даже когда он совсем уж зарывался, он невольно вызывал у меня восхищение и симпатию. Возможно, у него были какие-то свои подозрения и он хотел прояснить дело. Вот и все. Разговоры. Его истинное призвание в этой жизни.
— Вы рассказали про нас Чарлзу?
— Да.
— Так я и думала.
— Я оказался в нелегкой ситуации. С самого начала. Хотелось немного встряхнуть его. Столкнуть с реальностью, разогнать туман, в котором он исчезал. Я не хотел знать о его жене то, чего не знает он сам.
— Как бы там ни было, сделанного не воротишь.
— Нам пригодилась бы Линдзи, чтобы все это понять. Она бы ничего не комментировала. Просто сидела бы и смотрела.
— Я уже начинаю видеть, какой мы были странной парочкой.
— Не вы одни.
— Что только люди находят друг в друге?
— Но разве нет чего-то важного и значительного в этой путанице, в том, как мы все смешиваем наши жизни, пусть хаотически?
— Слава Богу, что на свете есть книги, — сказала она.
Биографии. Мне пора было идти в контору. Мы распрощались на углу, обменявшись крепким рукопожатием людей, которые хотят вдавить друг другу в ладони радость по поводу разрешения длительной неопределенности. Потом я пересек улицу и направился на запад.
Тихо. Порывы вихристого ветра. Трепет листвы. Пыль кружит у их ног. Полощутся их волосы и одежда. Безумие.
Комната с большим каменным очагом, мраморной купелью, папоротниками и веерными пальмами была спланирована Линдзи так, чтобы ее муж мог хотя бы ненадолго забыть обо всех аэропортах и путешествиях. Через равные промежутки времени она извинялась за размеры помещения. Мраморная балюстрада на террасе, стеклянная стена, выходящая на закат, в углу — до сих пор не повешенная картина с Идры, морской пейзаж с кораблями. Это немного слишком, говорила она, разводя руками. Слишком широко, слишком просторно, слишком шикарно. Было бы о чем сокрушаться, отвечаем мы. Но нам следует помнить, что щепетильность такого рода всегда была частью обаяния среднего класса — особенно порождаемая привилегиями, которые сковывают, от которых не так легко освободиться, а ведь Линдзи, новая молодая жена, приехала сюда через несколько недель после того, как Дэвид нашел эту квартиру. Ей стало здесь неловко. Кроме всего прочего, у нее возникло чувство, что риск, которому Дэвид подвергается в странах вроде Ливана и Турции, как-то связан с размерами их гостиной.