Именем закона. Сборник № 1
Шрифт:
Между тем старик (кем же он был на самом деле?) уже уходил, все время кланяясь, как китайский болванчик, улыбаясь и пришептывая: «Не беспокойтесь, Сергей Петрович, не беспокойтесь…»
А беспокойство не просто нарастало, оно наваливалось давящим комом, предчувствием катастрофы. Из пляжной кабинки Сергей появился в совершенно дурном настроении, и даже привычный черный костюм (нечто родное и удобное после этого дурацкого «коко») не принес ни малейшего облегчения.
На автобусной остановке (в Тутутах недавно открыли первую городскую линию — от вокзала до пляжа) скучала небольшая очередь — движение пока было нерегулярным, так как два новеньких автобуса постоянно ломались, — женщина с авоськой, набитой всем необходимым для борща, рабочий в спецовке, из кармана которой торчала початая бутылка в обнимку с хвостом селедки, и парень с удочками. Пригромыхал автобус (это громыхание было не столько следствием плохого качества автобуса, сколько от того возникало, что мостовую у пляжа не ремонтировали еще со времен проклятого царского режима — исполком строил стадион на двадцать пять тысяч зрителей, и хотя все население Тутут составляло только двадцать, считалось,
Когда Сергей добежал до нее, увидел: старичка нет, а длинный проходной двор ведет на соседнюю улицу. «А ведь он — факт, — с мрачной усмешкой пожал плечами Сергей. — И ведь не остановить, не проверить — какие основания? Он меня переиграл…»
Еще через пять минут Сергей уже входил в кабинет Сцепуры. Тот сидел за столом, подперев лоб ладонью, и встретил его молчанием. «Они клюнули. Кажется…» — Сергей сел, вглядываясь в ничего не выражающее лицо Сцепуры. «Вы с птичьего двора?» — Сцепура поднял голову и внимательно посмотрел. Вид у него был участливый, он словно спрашивал, нет ли у Сергея температуры. «При чем тут птичий двор?» — удивился Сергей. «Так ведь вы утверждаете, что кто-то кого-то клюнул?» — «Вы напрасно иронизируете, товарищ капитан государственной безопасности». — «Я? Отнюдь. Просто вы не совсем точно употребляете слова. Я слушаю». И Сергей начал рассказывать. Сцепура не перебивал, в глазах у него застыло вечное безразличие (а может, и спокойствие — кто знает?), когда же Сергей закончил, начальник РО достал из кармана гимнастерки расческу и начал тщательно укладывать шевелюру. «Боде, я тебя, честно говоря, не понимаю, — подул на расческу и посмотрел ее на свет. — Какая-то пролетка, какой-то пожилой идиот, ты тоже, прости — какой-то… не из нашей конторы словно, а где толк? Результат где? И почему ты решил, что этот старик тебя срисовал? И ты — объект его внимания? Не логичнее ли предположить, что старику с руками юного теннисиста интереснее смотреть за Качиным, если ты, конечно, не прожектер? И все твое построение не есть некий бессмысленный прожект. Обнаружение шпионов. Иди думай, даю тебе два дня, чтобы составить подробную записку — для анализа. Помнишь? Тезис, антитезис, синтез! Вот суть, ядро диалектики. Иди».
В дверях Сергей столкнулся с дежурным — над его ростом подшучивал весь город; Сцепуре, который совсем не отличался богатырским телосложением, Рукин (так звали дежурного) не доставал и до плеча. «ЧП, — бодро доложил он с порога. — Утром в совхозе «Рассвет» совершился падеж быка-производителя…» — «Почему сразу не донес? — вскочил Сцепура. — Ты знаешь, что этого быка прислали из Москвы и он куплен за золотые деньги?» — «Так точно, только я хотел суммировать, так сказать…» — «Рукин, ты не кассир, понял? За сто километров курица чихнула…» — «Как?» — «Ну кудахтнула, не перебивай, так вот — она подала голос, а я должен об этом знать, ты понял? Ты помнишь, где служишь?» — «Так точно! Без полной информации не может быть надежной охраны мирного труда граждан и страны, азы дела…»
Сергей сочувственно улыбнулся Рукину и вышел. Настроение было тяжелое, просто дрянь, ни одной мысли в голове. И Сергей решил заняться запиской по Качину завтра, а сейчас пойти к Тане. Вот так просто — взять и пойти, наплевав на все. По дороге он заглянул на извозчичью биржу и сразу же увидел знакомый номер 13-Е и владелец, Иван Ельпидифорович Арнаутов, узрев слишком пристальный и даже несколько растерянный взгляд Сергея, понял неправильно и широко улыбнулся: «Что, дорогой? Ехать надо? Всем надо, и тебе надо, и мне тоже надо лошадку кормить, поехали!»
Кивнув, Сергей сел и начал озабоченно осматривать сиденье, и спинку, и даже пол, в связи с чем Иван Ельпидифорович еще более сочувственно скосил сразу оба глаза: «Потерял? Деньги? Часы золотые фирмы Павел Буре? Нет?» — «Кого вы везли примерно час назад?» — «Я? Вез? Я стоял, уважаемый, как броненосец «Потемкин», понимаешь? Автобус провели, трамвай проводят, тает золотое время извоза, вот что я тебе скажу!» Судя по всему, Арнаутов говорил правду…
Сергей расплатился, вошел в клуб и сразу же очутился в окружении пионеров. Все они были традиционно белыми сверху и черными снизу, полыхали костры на зажимах, и галстуки прибавляли немыслимое количество красного цвета, шум и гам стоял, как на большом вокзале. Пионервожатый с зачесом, в тапочках и косоворотке бегал, по-женски всплескивал руками и кричал что-то неразборчивое. Заметив Сергея, замер: «Здравствуйте-е, мы ждем вас ууже полчаса-а, вы видите-е,
Как странно все это, как странно… Между тем пионеры припустили в сторону заводской проходной, и пионервожатый, стеная во весь голос и бодро взбрыкивая длинными ногами, помчался следом.
…Перед знакомыми дверьми с табличкой «Литобъединение «Сейнер» Сергей простоял долго — все не решался войти. «Ну зачем это, зачем… — бессильно вопрошал он лестничное пространство. — Ну войду, ну здравствуйте, как поживаете, хорошо, а вы, я тоже хорошо. И что дальше? Нет. Не пойду», — решил он твердо, но за дверьми послышался знакомый бас: «Когда подхожу я к вагранке и льется прозрачный металл, с тоской вспоминаю о пьянке, в которой мозги растерял. Не пить мне мечталось — работать. Чтоб мускул твердел и густел. Чтобы до кровавого пота. Свершение доброе дел прибавило счастья народу и мне оказало бы честь! Такую дурацкую моду решил я отныне завесть!» Сразу раздались бурные аплодисменты и чей-то восторженный голос выкрикнул: «Качин! Ты наш Некрасов, виват!» И голос Тани: «Юрий Иванович, вы сочинили прекрасную пародию». — «Татьяна Николаевна, что вы! Это крик души! На заводе — в металле и стекле, здесь — в чеканном слове». — «По поводу первого один мой знакомый так и считает. А вот стихи…»
Сергей вошел и увидал взъерошенного Качина. Тот стоял напротив Тани и пытался что-то выскрести из нагрудного кармана холщовой толстовки. «Вот я вам это сейчас прочту, слушайте! — И, развернув листок из ученической тетрадки, начал: — Ненавижу дурдомов решетки! И словесную одурь дешевки! Провалитесь! Исчезните! Сгиньте-ка! От болта до последнего винтика! — Он обвел присутствующих помутневшими от ярости глазами и, столкнувшись взглядом с Сергеем, грустно улыбнулся: — Здесь случайно нет контрреволюции? А то давайте… Составим протокол, благо народу много…» Сейнеровцы, переглядываясь, начали подниматься и молча исчезать в дверях.
«Юра, Юра…» — укоризненно проговорила Татьяна Николаевна. «Извините…» — Качин ушел. «И часто он так?» — «Всегда. Если талант зажать в тиски, он превращается в злую бесполезность». — «Почти афоризм». — «Нет, просто наблюдение». — «Таня, ты вправе думать обо мне все что угодно. Но за мной стоит государство, у которого не все гладко… — Таня усмехнулась, и Сергей повысил голос: — Да, не все, и ошибок много». — «Гораздо больше, чем хотелось бы». — «Пусть, но разве не понимаешь ты, что слишком много разных мерзавцев на нашей земле и вокруг, и все же…» — «ГПУ — это нашей диктатуры кулак, — перебила она. — Сжатый. Ты это хотел сказать?» — «Послушай, мы оба хотим, чтобы ГПУ работало этично, чтобы в нем служили образованные, одухотворенные люди, чтобы место человека в обществе определяла не должность, а вклад в общее дело. И мы работаем для этого». — «Ты уверен?» — «Твоя ирония неуместна. Это может плохо кончиться». — «Для тебя?» — «И для меня тоже. О наших встречах знают. Я нарушил предупреждение руководства». — «Бедненький… Давай я пожалею тебя. Иди ко мне…» Он встал: «Таня, Таня… Откуда столько раздражения, зачем…» — «Зачем? Вчера меня вызывали в исполком. Товарищ из отдела культуры сказал, что мои слушатели мало пишут стихов о труде, революции и партии. И слишком много — о личных переживаниях. Он сказал, что дает мне месяц сроку. И если мы не создадим эпохальных произведений о тутутской партийной организации — нас просто-напросто закроют. Вот и все». Кольнув Сергея непримиримым взглядом, она выбежала из комнаты.
Сергей осмотрелся: Пушкин, Лермонтов, Маяковский, Есенин. «А вот тебя-то повесили здесь совершенно зря, — Сергей снял портрет. — Кулацкий подголосок, воспеватель черных человеков и беспробудной пьянки — таким считают тебя где надо, а Тане придется отвечать». Сунул портрет за шкаф и подошел к окну. Автобус уже отъезжал от остановки, за ним неторопливо двигалась знакомая пролетка… Сел к столу и стиснул голову ладонями… Ситуация из скверного анекдота, разведчики так не работают, издевательство какое-то… Но, может быть, именно в этом издевательстве и спрятан глубокий смысл? С этим тяжким вопросом Сергей направился к морю, здесь его должен был ожидать Розенкранц.
Он и ждал, пунктуальный и аккуратный, как все немцы, с потертым кожаным портфелем под мышкой, сквозь очки подслеповато щурились бесцветные глаза. Заметив Сергея, направился к Острым скалам — место вокруг было открытое, незаметно подобраться сюда никто не мог. Розенкранц протянул острую, как щучья голова, руку: «Сергей Петрович, чем вы объясняете, что национал-социализм есть чисто германское изобретение?» — «А вас гнетет?» — «Ну а как же? Я все же немец, мне стыдно и страшно за собственный народ». — «У нас считают, что немецкий народ тут ни при чем…» — вяло произнес Сергей, заранее зная, что сейчас ответит Розенкранц. Тот нахмурился: «Извините, но сколь же беспочвенно и схоластично звучат ваши выкладки: «НСДАП есть партия оголтелой буржуазной диктатуры в период кризиса капитализма и обострения угрозы пролетарской революции. Она толкает немецких рабочих к классовому миру, лишая их тем самым элементарных прав на защиту своих экономических и политических интересов…» Так говорят ваши теоретики?» — «Примерно так…» — еще более вяло кивнул Сергей, и Розенкранц продолжал напористо и убежденно: «Так ведь в том и фокус-покус, что рабочие и крестьяне Германии согласны на такую программу! Она всем им дает работу и устойчивую перспективу: немцы получат дивиденды от будущей войны. А у вас жуют словесную жвачку, не замечая, что боевая, монолитная Дойчланд вот-вот начнет тяжко ступать к вашим границам!» — «Обманутый народ». — «Тем больше чести Гитлеру и тем меньше тем, кто рассчитывает победить прицельную демагогию политической болтовней!»