Именем закона. Сборник № 3
Шрифт:
От главного нефа слева, у иконы над лесенкой и балюстрадой шла служба, и тонкий, светящийся батюшка с неземным лицом пел молитву: «Спаси, Господи, люди Твоя…»
…Она появилась внезапно и неизвестно откуда. Я почувствовала легкое прикосновение и оглянулась: палец у губ, полуулыбка и все тот же тревожащий душу свет. В лице, в глазах, во всем облике…
— Я хотела сказать вам, что ваш сын спасен будет. А силы, которые его удерживают теперь, — разрушатся…
Она это произносит странно — возвышенно, убежденно, у нее и лицо становится другим — как будто она посвящена во что-то или приобщилась
— Вам теперь следует исповедаться и причаститься, — говорит она мягко, но в мягких словах — власть…
И я иду следом за ней к батюшке, тому самому, он стоит слева от алтаря. Он спрашивает меня о чем-то — не слышу ни слова, но отвечаю: нет, нет, нет…
Он накрывает мою голову, и я сразу вспоминаю то, чего не знала никогда, — это епитрахиль. И вновь слышу его голос: «Милостив буде мне, грешному, Боже…» Это молитва Господа обо мне.
И снова чей-то голос: «Не в осуждение, но в оставление грехов…» И я ощущаю, как в меня входит что-то невероятно прекрасное, неведомое мне, но тот же голос (или кажется мне?) объясняет: «Примите, ядите, се тело мое Нового Завета…»
…Я спрашиваю:
— Как мне называть тебя?
Она отвечает:
— Нина.
Она говорит:
— Не бойтесь ничего. Ибо Господь не в силе, а в правде. У них — сила. Но правда — у нас…
— У… «у нас»? — переспрашиваю я невольно.
— У добрых людей, — покорно уточняет она. — Помните? Христос к каждому обращался: «Добрый человек».
— Но это же только в романе! — вырывается у меня. — Он же не мог не знать, что тот, к кому обращается Он так, на самом деле зверь лютой?
— Он знал… Но Он хотел, чтобы шанс на спасение был дан каждому. Его слово могуче, оно лечит души и исцеляет тела…
Она смотрит на меня, и я чувствую, как немеет язык и проваливаются куда-то злые слова…
— Я выбрала вашего сына, чтобы он понял Любовь. Ту, которая возвышает, и ту, которая нисходит. Мы должны попрощаться, Зинаида Сергеевна…
— Да, Нина, да-да, конечно…
Господи… Что пригрезилось мне, откуда взялось…
Хорошенькая девочка, и все, и все, но зачем втянула она Игоря во все это, зачем…
…Дома меня ожидает Юрий Петрович. Как он вошел? Ключи у меня в сумке… Нет, я сошла с ума!
— Я давала вам ключ?
Он улыбается:
— Нет, конечно. Я открыл замок шпилькой, — подходит к входной двери, достает шпильку и спокойно поворачивает замок. — Странно, что вас еще не обокрали…
Он кладет передо мною тетрадный лист, я читаю:
«Меня встретил в троллейбусе какой-то человек, он утверждает, что бежал из какого-то медицинского центра, в котором проводят опыты на… людях. Я не поверил, но он — возьмите себя в руки, сосредоточьтесь и только после этого прочтите текст на обороте…» — Я опускаю листок, меня трясет, он подает мне стакан воды — приготовил заранее. Пью огромными, удушающими глотками, давлюсь и… переворачиваю мятый листочек в клеточку, из ученической тетради (выработанный у Юры почерк, мелкий, уверенный…): «…привел неопровержимое доказательство: рядом с ним стояла койка Вашего сына…»
Я роняю листок, я не могу остановить дрожь. Она переходит в какие-то мучительные конвульсии, и я понимаю, что у меня падучая. О, Боже…
— Успокойся,
Я принимаю условия игры. Я беру шариковую ручку, блокнот и начинаю: «Кто он?»
«Не знаю», — отвечает Юрий Петрович.
«Каким образом Игорь туда попал?»
«Игорь вторгся Бог весть во что, об этом нельзя даже написать… — Он в раздумье, потом, словно решившись на что-то ужасное, нервно пишет, вдавливая слова в бумагу так, что она трещит: — Некая спецгруппа похищает людей, в основном детей — не старше 15-ти лет, реже молодых людей не старше 21-го года… Кому-то нужны: сердце, печень, почки и… не знаю, что еще… Их берут у одних и отдают другим, вот и все… Привозят «свежих» умирающих, спасти которых конечно же невозможно… Ну и так далее…
«Но… Игорь жив?»
«Три дня тому назад, когда этот человек бежал, Игорь был жив».
«Значит, эта девочка… Эта наша умершая однофамилица…»
«Видимо, она из детдома, он не знает из какого — родных, во всяком случае, у нее никого».
«Странно. Зачем же эти… люди держали… держат, еще пока держат — Игоря и… этого? Может быть, провокация? Может быть… мальчик… давно… мертв…»
Я пишу это. Юра качает головой: «Это не провокация, не могу теперь объяснить, но у меня интуиция, опыт. Этот парень говорит правду — он полон решимости нам помочь. Да, их не убили. Не знаю почему. Лишние хлопоты, может быть…»
«Нет, — во мне просыпается логика. — Нет. Этот ме-ха-низм у них отлажен. Какие там «хлопоты»…»
Он согласно кивает.
…Очнулся, выплыл будто из-под воды. Белое все. Больница. Лицо человека надо мной. «Хотите пить?» Отрицательно. Говорить нельзя. Если они поймут, что я англичанин, — finita la commedia… Скандал… Слава Богу, что по старой привычке документов у меня с собой никаких. Костюм, стило, шляпа, носки, обувь и белье… Это все можно купить на черном рынке. Валюта? Ее немного — 40 фунтов. Рубли? Их полторы тысячи, по нынешним временам — тьфу…
Он уходит, я поворачиваю голову. Человек на соседней кровати бледен, вял, глаза закрыты, какой-то старик…
Матерь Божия… Да ведь это мой недавний знакомец.
И сразу вспоминаю все. Так. Исчезла могила. Это главное. Здесь, у них, в развитой диктатуре, это могла сделать только…
Заманчивая версия. Правдоподобная…
А может быть, все же мафия?
Нет. У них нет мафии в нашем понимании — кланы, семьи, роды и династии, картели…
Их мафия — госполитструктуры. А «организация» — проводник идей, осуществитель, если по-русски правильно…
Я привязан? Нет. Странно… Тогда должна быть телекамера. Верно. Сразу две: с потолка и на уровне плеч среднего человека. А это что?
Вибраторы. Ультразвук. Очень старая техника, мы больше не пользуемся такой. Подает сигнал, если объект движется со скоростью более 1,5 метра в минуту.
Бежать трудно.
Но — возможно.
В прошлом мы выигрывали у них чаще, нежели они у нас. Сегодня я выиграю у них несомненно. Но почему такая уверенность? Ты зарываешься, старик…
Но ведь у них поется: «И кто его знает…»