Император Галерий: нацлидер и ставленник тетрарха. Книга вторая. Лавры не жухнут, если они чужие

Айдас Сабаляускас

– А если Нарсе встанет в позу?

– Если Сасанид, мнящий себя Царём царей, вдруг заартачится и откажется принять все наши мудрые и выгодные лично ему предложения, я уверен, что истинный римлянин Сикорий Проб найдёт способ его развлечь, завлечь, разубедить, переубедить и убедить, пусть постарается, иначе ни Сикорию, ни персу не сдобровать. Оба вприпрыжку помчатся-поскачут… нет, не в кассу покупать бутылку квасу, а туда, куда Макар телят не гонял. Танатос-Морс с Оркусом и Аид-Плутон в этом деле наши Божественные союзники! Оракулам и прочим жрецам я подмигну, они поймут, какие пророчества изречь и на кого наслать порчу. И запомни, сын Галерий: чтобы быть убедительным, вовсе не обязательно громко орать и в бешенстве топать ногами. Пусть римская делегация тихим добрым словом не забудет помянуть императора Валериана и напомнить Нарсесу о трагической судьбе нашего позора Рима, но только обратно пропорциональной, зеркальной, ведь ситуация может перевернуться с головы обратно на ноги. Рим поднялся с колен, как ты сейчас, хотя на самом деле тебе-то только чудится, что ты встал во весь рост! – завершил Диоклетиан формулирование своих искусных

дипломатических изысков. – Не удивляйся моей маневренной речи, ибо я, прежде всего, державный деятель, и только потом – солдат империи! Живого мяса… эээ… храбрых воинов у меня всегда было, есть и будет не только в достатке, но даже в избытке, вот хоть ты, к примеру. А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!  Но учись, пока я жив, сынку!

«Пока он жив, видите ли! Да ты ещё меня переживёшь, отец названный! Ты ж мой ровесник – и всего-то на лет пять меня старше! Просто тебе повезло больше. Подвернулся случай – подфартило. Фортуна улыбнулась», – подумал Галерий и сделал вид, что по собственной воле и хотению согласовал Диоклетиану назначение главного переговорщика с римской стороны и условия мирного договора с Персией, хотя на самом деле, вспомнив свою пробежку за колесницей-каретой, просто тупо подчинился начальнику. И выдохнул устало, ибо в тронном зале уже погас очаг, никто новый не зажёг. Потух на время, чтобы при первом же удобном случае, воспринятом как очередное похолодание, из искры снова возгорелось пламя, подобное тому, каковое раз в год пассионарным жертвенным огнём вспыхивало в Храмах ромейской Богини Весты.

Слова Господина и Бога были не напрасны, виньетка прильнула к точной сути.

Диоклетиан встряхнулся и, как будто скинув с плеч балканскую бочко-пороховую усталость, по-домашнему повеселел.

– Ну, теперь если все дела сделаны, то можно и погулять смело, сын, зять, друг мой и соратник Галерий. Для пьянки-гулянки уже всё приготовлено! Мои препозит священной опочивальни, магистр оффиций и разного рода комиты время даром не теряли, самолично бегали и суетились, накрывая на стол. Он ломится от яств! Добыли даже деликатес: икру заморскую, баклажанную! Её лишь к моему царскому столу подают. Эту съедобную роскошь Луций Вителлий, директор «Слова и дела», надыбал в чьих-то олигархических закромах. Да и то нынче сей продукт у меня впервые! Только третьеримский государь Иван Грозный в грядущем такой икры удостоится! А всё потому, что он варвар Васильевич! Да и то не он вкушать-лакомиться будет, а самозванец из важнейшего из искусств! Пройдём теперь в фуршетно-банкетный зал и выпьем по паре-тройке кубков отменного римского вина из моих личных крымских… эээ… тавридских запасов, – любезно предложил Диоклетиан с непонятного цвета улыбкой на устах. – Пусть наше присутствие в Тавриде сегодня и ослабло, пусть для защиты придунайских рубежей нам пришлось даже отозвать с полуострова воинские части Пятого Македонского, Одиннадцатого Клавдиева и Первого Италийского легионов! Пусть! Всё окупится сторицей и возвратится на круги своя! Таврида – всё равно, хоть и не отныне, но во веки веков наша, как и Армения! Римские когорты ещё не раз посверкают там блеском стали. Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим! А если возникнут проблемы с удержанием полуострова, на который покушаются то скифы, то сарматы, то древние укры, то татары, то ещё не пойми кто, превратим его в остров! Чем будет, например, плох остров Крым… эээ… Таврида?! Но это вариант крайний, запасной, ибо в этом случае понадобится через пролив… эээ… через всё Чёрное море тянуть на остров мост. Впрочем, может, и через пролив тоже. Но и его протянем, даже если нам придётся протянуть ноги! Что нам стоит мост построить! Таврид – наш, я сказал! Но громко орать и в бешенстве топать ногами не буду, ибо это мой наглядный урок тебе, сыну и зятю. Мой личный пример всегда заразителен. Не болей, не кашляй!

– А кто такой Иван Васильевич Грозный? – только и нашёлся, о чём спросить восточный цезарь.

– Да Боги его ведают! Но он будет! И город будет! И мост! И саду цвесть, когда такие люди, как я, в стране римской есть!

– Уж не тот ли варварский Ваня, который меняет профессию? – в глубоком раздумье полюбопытствовал Галерий, словно это и не его был вопрос, а лишь его устами.

– Скорей всего не тот, который меняет, а тот который её сменит… когда-нибудь в далёком будущем! Боги знают, насколько великим будет этот государь! Олимпийцы ведают, что творят. Жаль только, что после Грозного его держава развалится, и настанут смутные времена!

– Это пророчество? Или откуда вы о подобном грядущем в курсах, о Господин и Бог?

– Я не дельфийский оракул, и не пифия. Мне просто иногда снятся вещие сны, насланные то ли Гипносом, то ли его сыном Морфеем. Они пролетают через спецворота, прежде чем в меня проникнуть.

– Хоть я не грядущий в третьеримских веках бездарь Медведь-Айфончик, болтающийся в проруби, как и его уточка, я усвоил этот урок! На чужой каравай рот не разевай! И пусть древние укры… эээ… скифы с раскосыми и жадными очами его не раскрывают, словно желторотые птенцы! Я не допущу развала и смутных времён! – произнёс сначала вслух, а затем еле слышно зашелестел одними губами Галерий. – Благодарю наших посконных Богов, что я искусственно и раньше времени не приблизил горизонт, не подтянул его к своей груди и к подбородку и не стал хвататься за него обеими пятернями! Марс, Юнона, вам моё отдельное спасибо, спасители! – цезарь чуть было рефлекторно не перекрестился, но вовремя левой остановил занесённую ко лбу правую руку: он вспомнил, как люто ненавидит галилеян, а про грядущее христианство Ивана Грозного Диоклетиан ничего пока не предсказывал.

– Ты и не смог бы осуществить свой замысел, ибо ты надёжный и верный мне парень. Да и кисти оторвало бы по самую шею так, что и все зубы повылетали бы, стоило лишь только твоим плечам и рукам раззудеться и размахнуться. Цезарь без зубов – не император, пусть даже потерявши голову по волосам и не плачут! А вот на турникете подтягиваться – это я одобряю. И до подбородка, и выше оного! Главное – выше головы не прыгать! Голова у человека – не токмо шапку носить! И, кстати, зубы и кисти тебе ещё не раз пригодятся, если голова будет с ними в ладу. Держава всё равно когда-нибудь станет твоей, не волнуйся, не переживай, не дуйся и не стесняйся. Как уж ты её удержишь и сохранишь – то твоя судьба, твоя башка, твои руки и то, как накачаешь её извилины и их мускулы, – Диоклетиан, словно расшифровав движения губ и помыслов цезаря, отрефлексировал вслух, то ли разложив, то ли расставив всё по полочкам.

Галерию показалось, что свыше на него взглянула, участив при этом взрослое дамско-женское дыхание, сама Юнона. И цезарь, войдя в резонанс, тоже ускорил частоту вдохов и выдохов – словно пробудились ностальгический вкус и комплексы детства, хотя сегодня он и был уже дядькой зрелым и победителем на белом коне, а викторией над Нарсе возвратил империи пять прощёлканных ещё при Валериане провинций по западную сторону Тигра (Диоклетиан же лишь словесно констатировал факт возврата: его слово – на вес золота, вылетит – не поймаешь!).

Главный тетрарх продолжал наращивать цветистость в речистости, сделав, словно кульбит, стремительный переход на собственные, глубоко личные, сакральность, сокровенность, ментальность и банальность:

– Пока все победы, на Западе ли империи, на Востоке ли, на Севере или на Юге, работают и должны работать исключительно на меня, на моё имя, на мой образ государя, на мой державный и личный бренды, хотя по правде говоря, это одно и то же. На это же должна работать и твоя громкая виктория над диктатором Нарсе-Нарсесом, ибо о первом поражении все вскоре забудут, а тем, кто вспомнит, рты позакрывают вместе с оторванными головами. Хотя, если уж совсем откровенно и между нами, мальчиками, что значит сия виктория в вековой череде беспрерывных битв и сражений Рима? Мелкая стычка. Иголка в стоге рогульского сена. Капля слезы в Мраморном море. Однако ни этой иголки, ни капли не было бы, если бы я не вдохновил тебя на спортивную пробежку за моей колесницей. Я знал, что делал, унижением пробуждая твою гордость и твои внутренние силы! Теперь у нас в руках огромные трофеи: гарем Сасанида, его сокровища, его секретные документы. И всё это – часть моей славы, моего могущества и опять же моего бренда! Так должно быть, пока я главный тетрарх. Я строю свой миф, который окружает и должен окружать мой ореол. Миф, нимб и ореол едины и неделимы, как Вечный Рим! Они вписаны друг в друга и в мою историю! Поэтому и нимб тоже парит над моим затылком! Каждый кирпичик, каждое лыко должны быть в фундамент и в строку. Тебе же нужно исподволь, но, советуясь и согласовывая каждый свой шаг со мной, готовиться к взращиванию твоего личного мифа. Ибо даже мой нынешний миф, всем прежним мифам мифище, станет со временем работать на тебя. На тебя! Чуешь? Клади первый камень в создание собственной мифологии, начав строить дворец в Фессалониках. Становись строителем… ну, хотя бы как грядущий грузинский царь Давид IV Багратион! Прогреми этой эпопеей на все Балканы! На всю империю! Это будет межпланетная, межгалактическая стройка века! Когда я уйду далеко-далеко, не мучаясь и не тревожась, победа над Нарсе и все иные виктории, мои ли, твои ли, чужие ли, станут лыком, камнями и строками нового мифа – твоего! Да и постройка дворцового комплекса, а особенно Триумфальной арки как его составной части, переживёт тебя на века! Пока же навалимся всем миром, всем народом, всей землёй и потрудимся над заключением мирного договора с нашим восточным соседом и заклятым другом. Да, ты прав, все страны как страны, граничат друг с другом, и только Рим граничит с Юпитером и целым Пантеоном Олимпийцев, ну, и ещё с персидским нечестивым Ираном и не-Ираном, про варварские племена упоминать вообще нет смысла – орды мурашей, одна другую сменяющие! Ты прав даже в том случае, если этой мысли ни разу не произносил вслух и в твоей голове она сроду не прогуливалась и не ночевала, как тучка золотая на груди утёса-великана.

– Ночевала! Ещё как ночевала! Правда, всего один раз. Только утром в путь она умчалась рано, по лазури весело играя. Улетела, но обещала вернуться.

Главный тетрарх опешил от неожиданности и даже наглости, ненадолго прервал поток своего сознания, выполнявшего роль урока, представил себе почему-то Карлсона с дворцовой крыши, пробуравил взглядом зрачки Галерия и, обнаружив, что цезарь в этот раз не отвёл глаза и не опустил их долу, продолжил:

– Если что-то требуется менять, надо не бояться это менять. Следует быть стопудово уверенным, что это надо менять ради достижения поставленной перед собой цели. Надо это долгосрочно менять, несмотря на ехидные улыбочки, смешки за спиной, шишки от падений или даже тычки, тумаки, синяки и побои. Надо реагировать на импульсы извне и даже неоднократно изменять сами изменения, управлять ими, снова и снова вносить коррективы, при этом продолжая менять сущность субстанции в нужном тебе направлении. Только тогда цель может стать результатом. Пусть даже и не таким результатом, каким он замысливался, но близким к замыслу. Не цель, а результат оправдывает средства. Цель, которая не реализована, делает человека преступником, коли с его средствами большинство элиты не согласится. Ты вряд ли сегодня способен действовать в такой логике. И вряд ли даже поймёшь сейчас, о чём я тут перед тобой распинаюсь. Но завтра – всё может быть. Хорошенько обдумай, только не на досуге, мои слова. Впрочем, можешь и на досуге, главное – не накоротке и хорошенько. Учись, сынку, пока я жив! – а про себя при этом подумал: «И всё же будет намного лучше, если возьмёшь на вооружение мной сотворённое и спокойно, нерабом, доплывёшь на готовой галере до конца пути. До своего личного конца по тому руслу, которое я проделал для себя и обозначил мейнстримом для тебя».