Император поневоле (дилогия)
Шрифт:
Некоторое время, полюбовавшись на прекрасный город с высоты птичьего полета, капитан припарковал свой глайдер в районе Синего моста со стороны набережной реки Мойки. Покинув салон, молодой человек хотел было расплатиться, но на табло загорелась надпись 'оплачено'. Равнодушно пожав плечами, Бобер покинул парковочный комплекс, предназначенный для туристов посещающих Исаакиевскую площадь и, неторопливой походкой вышел на Большую Морскую улицу и пошел в сторону Гороховой. Шагая неспешной походкой никуда неспешащего человека, Бобер с интересом разглядывал одну из самых фешенебельных улиц, берущую свое начало от
Вот так капитан и дошел до нужного адреса, спустившись в желтый зал ресторана, столь характерный для старинных зданий и с комфортом разместился недалеко от антикварного пианино, и взял в руки меню. Внимательно вчитавшись в его содержимое, Бобер поднял свой взгляд на услужливо замершего рядом с ним официанта и произнес:
– Вот, что любезнейший, подайте мне на первое похлебку из лосося с креветками, а на второе котлеты из щуки фаршированные зеленым маслом.
– Какой гарнир предпочитаете?
– Задал уточняющий вопрос официант, записывая заказ в небольшой блокнот.
– Пусть будет молодой картофель со сливочным маслом и зеленью с грибным салатом, - ответил молодой человек, продолжая вчитываться в меню, - да и не забудьте грамм сто пятьдесят водочки 'Царской золотой'.
– Больше ничего заказать не желаете?
– Пока нет.
– Хорошо, ваш заказ будет подан через десять минут.
– Ответил официант и, захлопнув блокнот, удалился, оставив клиента наслаждаться окружающей обстановкой.
Оставшись в одиночестве, капитан с интересом присмотрелся к немногочисленным посетителям, забредшим сюда в столь неурочный час и, глубоко задумался. По всему выходило, он явился сюда не совсем вовремя, так как основное время богемной тусовки приходилось на вечер и ночь, а он отвыкший от столичного ритма жизни пришел сюда днем. Мысленно махнув на свою ошибку, Бобер еще раз окинул всех присутствующих и заметил, как один из посетителей очень уж пристально смотрит на него, даже не пытаясь скрыть своего нездорового интереса к его персоне. Чуть улыбнувшись, капитан, демонстративно приветливо помахал слишком любопытному мужчине и, отвернувшись от него, стал рассматривать интерьер желтого зала.
– Извините, я вам не помешаю?
– Раздался сбоку совершенно неожиданный вопрос, произнесенный хрипловатым лирико-драматическим баритоном.
Удивленно обернувшись, Бобер увидел все того же мужчину средних лет, демонстративно выражавшего свою заинтересованность его персоной и подумав пару мгновений, решил выяснить в чем причина такого вызывающего интереса к его персоне и произнес:
– Пожалуйста, присаживайтесь, я никаких возражений не имею, да и в приятной компании отобедать будет куда как приятнее.
– Позвольте представиться, свободный художник Валерий Чижик собственной персоной!
– С пафосом произнес он, надеясь произвести впечатление на более молодого собеседника и, присел напротив него, искренне ожидая услышать очередные комплименты в свой адрес но, не дождавшись, с недоумением посмотрел в глаза молодого человека и вкрадчиво поинтересовался:
– Вы, что меня не знаете?
– А, что должен?
– Вопросом на вопрос, ответил Бобер, действительно не зная, кто напросился к нему за стол.
– Интересно, из какой же дыры вас в этот приют для творческих людей занесло?
–
– Не приняв навязываемого тона, задал свой вопрос капитан, внимательно изучая реакцию пациента.
– Батюшку звали Александром.
– А мое имя Павел по фамилии Бобров, и вы Валерий Александрович, мне совершенно незнакомы и к вашему сведению, я в Питере прожил более пяти лет.
– Это крайне прискорбно, молодой человек и говорит об отсутствии у вас должного интереса к настоящей поэзии принадлежащей кисти наиболее талантливой части либеральной интеллигенции славного города Санкт-Петербурга.
– Вальяжно произнес мужчина, наставительно тыкая указательным пальцем на молодого человека, с неприлично отросшим ногтем, из-под которого была видна грязь.
– Знаете, господин Чижик, я поэзию с удовольствием почитываю, особенно классическую, но будьте так добры, не упоминайте в моем присутствии либеральную интеллигенцию.
– Жестко отреагировал капитан на замечание сидящего напротив него субъекта и, помолчав пару мгновений, поинтересовался:
– Позвольте полюбопытствовать, как соотносятся настоящая поэзия с кистью художника, если поэты пишут свои стихи пером?
– Да, вы сударь самая настоящая неотесанная деревенщина и совершенно ничего не понимаете в творческой аллегории!
– Задетым за живое, воскликнул Валерий Александрович, точно раненый зверь, отчего эхо его голоса было отражено самым причудливым образом от расставленной на столах хрустальной посуды.
Внимательно смотря на багровеющего Чижика, капитан стал свидетелем трансформации человеческого лица, с которого медленно сползала маска интеллигентного человека, а на ее место приходило нечто пугающе безумное и скрытое до сей поры маской благообразности. Определенно, проявляющаяся мерзкая рожа была истинным лицом собеседника, умело скрывающего свою настоящую сущность от всех окружающих и до глубины души ненавидящая всех тех, кто позволяет себе быть несогласным с ее мнением, называя их тупыми чернопузиками.
– Господин Чижик, не стоит мне демонстрировать истинное лицо российского либерала, я его и так прекрасно знаю, и поверьте мне на слово, это лицо не нравиться не только мне, но и абсолютному большинству граждан этой страны.
– Высказался капитан, с ироничной улыбкой поглядывая на Валерия Александровича.
– Ах ты, щенок!
– Завопил он, и попытался замахнуться на молодого человека своей дряблой рукой.
Окончательно поняв, кто перед ним сидит, Бобер, подобрав под столом правую ногу и, молниеносно нанес довольно сильный удар по берцовой кости. Схватив Валерия Александровича за руку и, крепко прижав её к столу, тихо прошипел:
– Только попробуй заорать, я тебе все зубы вышибу, ты меня понял уродец?
Именно в этот момент с лицом около богемной перхоти вновь стали происходить стремительные изменения. Безумная мерзкая морда взяв себя в руки, натянула на себя маску интеллигентности и, напустив на себя саму невинность растоптанную грубым солдафоном, проблеяла голосом какого-нибудь святого:
– Фу, какой вы грубый и неотесанный мужлан!
Посмеявшись про себя, Бобер с крайней степенью брезгливости откинул от себя руку Чижика и достаточно громко, чтобы услышали все немногочисленные посетители столь почтенного заведения, произнес: