Император Юлиан
Шрифт:
– Потому что, если бы ее соблюдали, мой отец был бы жив. Быстрота, с которой вырвались у меня эти слова, потрясла
меня самого.
Лицо епископа, и без того бледное, стало совсем землистым.
– Что это тебе пришло в голову?
– Но ведь это же правда! Император убил моего отца, и все это знают. Наверно, он и нас с Галлом убьет, только у него сейчас руки не доходят.
– Если уж понесет, вовремя никак не остановиться.
– Наш император - святой человек, - строго проговорил Евсевий.
– Весь мир восхищен его благочестием, непреклонностью в борьбе с еретиками, твердостью в истинной вере.
Тут я совсем потерял голову:
– Но если он такой добрый христианин, почему он тогда убил столько своих родных? Разве не сказано в Евангелии от Луки, а еще от Матфея…
– Глупый мальчишка!
– Епископ был вне себя от ярости.
– Кто тебя этому учит? Мардоний?
У меня хватило ума не подставлять своего учителя под удар:
– Нет, епископ. Но об этом все говорят прямо при нас - верно, думают, мы не понимаем. А главное - разве это не правда?
Епископ взял себя в руки.
– Запомни хорошенько, - твердо, с расстановкой выговорил он, - твой двоюродный брат император Констанций - это сама доброта и благочестие, и не забывай: ты находишься в его власти.
В наказание за дерзость епископ заставил меня четыре часа подряд читать вслух, но эффект получился обратный ожидаемому. Я усвоил только одно: Констанций истреблял свой род и при этом был добрым христианином; а если убийца может быть благочестивым христианином, значит, в этой религии что-то не так. Нет нужды объяснять, что я давно уже не считаю веру Констанция причиной его злодеяний, равно как и мои недостатки не следует связывать с эллинской верой, которую я исповедую! Но тогда я был еще ребенком; такое грубое противоречие запало мне в душу и не давало покоя.
В 340 году Евсевия возвели в сан епископа Константинопольского. С этого времени мы стали жить то в столице, то в Никомедии, но Константинополь нравился мне больше.
Будучи основан всего лишь за год до моего рождения, Константинополь пока еще не имеет истории, а живет только шумным настоящим, но, если верить предсказаниям авгуров, ему суждено блестящее будущее. Решив, по зрелом размышлении, перенести столицу Римской империи в древний Византии,Константин выстроил на месте старого города новый и назвал в свою честь (чего-чего, а скромности ему было не занимать!). Подобно большинству уроженцев Константинополя, я люблю бурлящую жизнь этого юного города. В воздухе столбом стоит пыль, пахнет известкой, на улицах гремят молотки, но эта сумятица не только не вызывает раздражения, наоборот, она бодрит. Город меняется не по дням, а по часам. В местах, которые я помню с детства, появились новые дома, новые улицы, новые площади… отрадно хотя бы здесь видеть, как нечто великое рождается, а не погибает!
Обычно в хорошую погоду Мардоний водил нас с Галлом гулять по городу. Мы называли эти прогулки "охотой за статуями", так как Мардоний страстно любил классическую скульптуру и в поисках выдающихся произведений искусства был готов таскать нас с одного конца города на другой. Мы с ним, должно быть, осмотрели все десять тысяч бронзовых и мраморных статуй, которые Константин свез со всего света, чтобы украсить свою столицу. Эти кражи достойны безусловного осуждения (а разграбление эллинских храмов в особенности), но благодаря им в аркадах вдоль главной магистрали города - Средней улицы и в близлежащих кварталах собрано больше выдающихся скульптур, чем где-либо в мире, если не считать Рима.
Однажды, гуляя по городу, мы остановились возле галилейского склепа, что стоит невдалеке от Ипподрома. Мардоний возился с планом города, пытаясь выяснить, куда мы забрели, а мы с Галлом стали бросать осколки мрамора в стену недостроенного дома на другой стороне улицы. Детям всегда есть что бросать на улицах Константинополя, усеянных мраморной крошкой, щепками, битой черепицей: строители никогда не убирают за собой мусор.
– Ну вот, - сказал Мардоний, вглядываясь в план, - недалеко отсюда должна стоять знаменитая статуя Немезиды, изваянная Фидием, которую божественный Константин приобрел несколько лет назад. Считается, что это оригинал, хотя есть мнение, что это копия, но изготовленная в том же веке из паросского мрамора - стало быть, не испорченная римлянами.
Вдруг дверь склепа распахнулась. На улицу выбежали два старика, за которыми гнались по пятам не менее десятка монахов с палками в руках. Старики успели добежать лишь до аркады, где мы стояли. Здесь монахи нагнали их, сбили с ног и принялись избивать, вопя при этом: "Вот тебе, еретик! Вот тебе, еретик!"
Потрясенный, я обернулся к Мардонию:
– За что бьют этих стариков?
– За то, что они еретики, - вздохнул Мардоний.
– А, богомерзкие никейцы?
– спросил Галл. Будучи старше меня, он уже разбирался в суевериях нашего нового мира.
– Боюсь, что так. Пойдемте отсюда, дети.
Но меня терзало любопытство, и я спросил, кто же такие эти никейцы.
– Обманутые глупцы. Они думают, будто Иисус и Бог - одно и то же…
– Хотя всякому известно, что они лишь подобны друг другу, - вставил Галл.
– Вот именно. Так учит пресвитер Арий. Ваш божественный брат - император Констанций высоко его ценил.
– Они отравили пресвитера Ария, - распалял себя Галл. С криком: "Еретики! Убийцы!" - он подобрал с земли камень, с силой швырнул его в одного из стариков и, к несчастью, попал. Монахи прервали свою дружную работу и стали хвалить Галла за меткость, Мардоний же пришел в ярость, но лишь из-за того, что мой брат нарушил правила приличия.
Галл!
– воскликнул он, как следует встряхивая моего брата.
– Ты наследник престола, а не уличный мальчишка!
– И, схватив нас за руки, поспешил увести прочь. Нет нужды говорить - всё увиденное меня остро заинтересовало.
– Но какой может быть вред от этих стариков?
– спросил я.
– Какой вред? Да они убили пресвитера Ария!
– Галл так весь и светился благочестием.
– Вот эти двое? Они его убили?
– Нет, - ответил Мардоний, - но они последователи епископа Афанасия…
– Худшего еретика, чем он, свет не видывал!
– Галл всегда приходил в исступление, если вечно обуревавшую его жажду насилия удавалось оправдать высшими соображениями.
– …И говорят, семь лет тому назад, во время Вселенского Собора, Ария по приказу Афанасия отравили. За это ваш божественный дядя отправил Афанасия в ссылку. А теперь, Юлиан, я тебя прошу не то в сотый, не то в тысячный раз: прекрати грызть ногти.
Я перестал грызть ногти - привычка, от которой я окончательно не избавился до сего дня, - и спросил: