Император Юлиан
Шрифт:
– Благороднейшие, - вкрадчиво произнес он. Это было доброе предзнаменование, ведь "благороднейшими" именуют лишь членов императорской фамилии. Ни епископ Георгий, ни охрана никогда не обращались к нам так, но теперь, по-видимому, нам возвращали этот титул.
Изучающе оглядев нас с ног до головы, Евсевий взял нас с Галлом за руки - мне на всю жизнь запомнилось это мягкое, влажное прикосновение - и продолжал:
– Я с таким нетерпением ожидал встречи с вами! Какие вы большие! Особенно благородный Галл.
– Он легким движением коснулся груди Галла. Подобная дерзость, позволь ее себе кто-нибудь другой, привела бы брата в ярость, но в тот день он был чересчур напуган. Кроме того, подсознательно Галл понимал, что единственной защитой ему служит красота, а потому безропотно позволил евнуху ласково поглаживать себя до самого входа в виллу.
За всю мою жизнь мне не встретился ни один человек с такими обольстительными манерами и таким чарующим голосом, как у Евсевия. Кстати, мне хотелось бы высказать кое-какие соображения насчет голоса евнухов. Актеры, играющие роли евнухов, как и те, кто их передразнивает, обычно говорят очень высоким, визгливым голосом. На самом деле такой голос у евнуха - редкость, иначе их никто не смог бы терпеть около себя, а тем более при дворе, где изысканность манер особенно ценится. В действительности голос евнуха напоминает голосок очень ласкового ребенка, и это возбуждает родительские чувства как в мужчинах, так и в женщинах. Этой хитрой уловкой они лишают нас бдительности, и мы становимся к ним снисходительны, как к детям, забывая о зрелости и изощренности их ума, которым они возмещают свою телесную неполноценность. Итак, Евсевий стал плести паутину вокруг Галла. Меня он всерьез не принимал: я был еще слишком юн.
В тот же вечер Евсевий с Галлом поужинали наедине. На следующее утро Галл уже превратился в рьяного поклонника Евсевия.
– Он тоже за нас, - сказал он мне, когда мы мылись в бане.
– Он откровенно рассказал, что все эти годы ему доносили о каждом моем шаге. Он знает все даже о ней.
– Тут он назвал имя антиохийки и хихикнул.
– Евсевий уверен, что при дворе меня ожидает большой успех, я ведь не только хорош собой, но и отличаюсь недюжинным умом и образованностью, - это точные его слова. Он уверен, что сумеет уговорить императора отпустить меня на свободу. На это понадобится некоторое время, но у него есть кое-какое влияние на его вечность - так прямо и сказал. Интересный человек, только говорит иногда как-то непонятно. Думает, видно, что ты и то, и это знаешь, а откуда все знать, если киснешь в этой дыре? А вообще-то всем известно: как Евсевий скажет, так Констанций и сделает. Так что, если Евсевий на твоей стороне, дело в шляпе. А он от меня прямо ошалел.
– А что он говорит обо мне?
– поинтересовался я, но Галла трудно было отвлечь от главного предмета всех его помыслов - собственной особы.
– О тебе? А какое ему до тебя дело?
– Галл столкнул меня в бассейн с холодной водой, но я стащил его следом. Он был скользкий, как рыба, но мне удалось довольно долго продержать его голову под водой. Он вынырнул, отплевываясь, весь посиневший; хотя ему был двадцать один год, а мне всего шестнадцать, я был не слабее.
– Он хочет постричь тебя в монахи, только и всего. Хотя будь на то моя воля, из тебя бы сделали евнуха.
– Он хотел лягнуть меня в пах, но поскользнулся на мокром мраморе и упал, громко ругаясь, а я расхохотался. Тут вошли рабы, чтобы помочь нам одеться. Поскольку Галл уже достиг совершеннолетий, гофмаршал распорядился, чтобы его облачили в форму офицера дворцовой гвардии, хотя он и не получил еще офицерского чина. Что касается меня, то, к сожалению, благороднейший Юлиан - пока всего лишь ученик и должен одеться соответственно. В результате мой сводный брат совсем меня затмил, но я был этому только рад. Пусть Галл сияет, думал я, мне лучше оставаться в тени, но выжить.
Констанций прибыл в Макеллу в полдень и сразу же проследовал в предназначенные для него покои, оставив всех в полном неведении относительно дальнейшего распорядка дня. Никто не знал, примет ли он нас через минуту, через час или вообще не пожелает видеть, и мы с трепетом ожидали нашей участи в большом зале виллы. Его балки были увешаны гирляндами из ветвей вечнозеленых деревьев, и вместо обычного затхлого духа в зале пахло сосной и эвкалиптом. В конце зала на возвышении был установлен золотой трон. Справа от него, на полу, стояло украшенное слоновой костью кресло для преторианского префекта Востока, прибывшего вместе с императором. Справа и слева от трона стояли по старшинству придворные, а у его подножия - епископ Георгий в парадном облачении; справа от него поставили Галла, а слева - меня.
У входа высилась массивная фигура Евсевия, окруженного глашатаями; он еще более, чем накануне, походил на огромного павлина. Со стороны мы, наверное, были похожи на статуи: все застыли в полном безмолвии. Хотя в зале было прохладно, меня от страха прошибал пот. Скосив глаза, я посмотрел на Галла: от напряжения у него подергивались уголки губ.
Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем до нас донеслись звуки труб, а затем клики "Август!", возвещавшие о приближении императора, - сначала где-то далеко и неотчетливо, потом все ближе и явственнее: "Август! Август!" У меня задрожали колени, к горлу подкатила тошнота. Внезапно тяжелые двери с треском распахнулись, и перед нами предстал Флавий Юлий Констанций, Август Восточной Римской империи. С тихим стоном Евсевий припал к его стопам и, обнимая колени императора, нараспев зашептал слова церемониального приветствия - мы их не слышали, так как все пали ниц перед повелителем вселенной, а он медленно и величаво прошествовал через весь зал к своему трону. Я не мог видеть моего царственного родственника, так как усердно изучал узор мозаики на полу, и лишь когда гофмаршал подал всем знак подняться, я наконец увидел, каков он, убийца моего отца.
Констанций поражал своей величавостью - это обращало на себя внимание прежде всего: даже самые обычные его движения были, казалось, тщательно продуманы и отрепетированы. Подобно императору Августу, он носил сандалии на толстой подошве, дабы казаться выше. Его лицо было тщательно выбрито, большие глаза печальны. От своего отца Константина он унаследовал большой нос и тонкие губы, придававшие его лицу брюзгливое выражение. Торс у него был красив и мускулист, ноги непропорционально коротки. С ног до головы он был закутан в тяжелую пурпурную хламиду, ниспадавшую до самого пола; голову украшала серебряная диадема, усыпанная жемчугом.
Констанций неподвижно восседал на троне, когда гофмаршал подвел к нему епископа Георгия, который радушно поздравил его с прибытием в Макеллу. Император при этом ни разу не взглянул на нас с Галлом. Отвечая время от времени епископу согласно церемониалу, он говорил так тихо, что мы не могли разобрать ни слова.
Наконец настал наш час. Епископ Георгий подвел нас к гофмаршалу, а тот, в свою очередь, сопроводил на возвышение и представил императору. Меня охватил такой ужас, что я вновь пришел в себя только тогда, когда уже обнимал в соответствии с требованием этикета колени императора.
Откуда-то издалека долетел голос императора. Тембр голоса у Констанция был несколько выше, чем я предполагал: "Мы рады видеть нашего благороднейшего брата Юлиана". Большая мозолистая рука опустилась, крепко ухватила меня под левый локоть и помогла подняться.
На мгновение смуглое, как у перса, лицо Констанция оказалось так близко, что я смог разглядеть на нем все поры. Бросилось в глаза, что в его мягких прямых каштановых волосах уже начала проглядывать седина. Ему было всего тридцать два года, но мне он показался стариком. Помню, я подумал: каково это - быть римским императором? Знать, что твое изображение отчеканено на монетах, увековечено во множестве статуй и изображений и известно всему миру? А здесь - так близко от меня, что я ощущал тепло его кожи, - был оригинал этого известного всему миру лица, не из бронзы или мрамора, а из плоти и костей, как я и всякий другой. И я попытался представить: что же это такое - быть средоточием вселенной?
Так впервые в жизни я познал, что такое честолюбие, и это было для меня откровением. Лишь в слиянии с Единым Богом я испытал нечто подобное… Впрочем, что это я так разоткровенничался? До сих пор я ни разу никому и словом не обмолвился о том, что при первой своей встрече с Констанцием думал только о том, как было бы приятно самому стать властелином мира! Впрочем, это безумие длилось недолго. Запинаясь, я пробормотал императору ритуальные заверения в своей преданности и занял предназначенное мне место у трона рядом с Галлом. Вот и все, что сохранилось в моей памяти от этого дня.