Император Юлиан
Шрифт:
Через неделю смертельно напуганного Вадомара доставили во Вьен, и я тайно допросил его в своем кабинете. Вадомар хорош собой: глаза у него голубые, а лицо красное - это сделали свое дело неумеренное пьянство и зимние холода. Зато его безукоризненные манеры сделают честь любому римскому царедворцу, и, кроме того, он прекрасно владеет греческим.
– Твой выбор неудачен, король, - начал я.
Заикаясь, он ответил, что не понимает, что я имею в виду. Тогда я протянул ему перехваченное письмо, и его красное лицо пошло багровыми пятнами.
– Август, я всего лишь выполнял приказ…
– В этом письме ты называешь меня цезарем.
– Нет-нет, Август, в письме Констанцию я не мог иначе. У меня не было другого выхода. Это он приказал мне на тебя напасть. Что мне оставалось делать?
– Исполнять подписанный тобой договор или, как я уже сказал, сделать более удачный выбор и признать своим господином меня.
– Но я уже сделал этот выбор, великий Август! Ты мой единственный господин и всегда им был, только…
– Прекрати!
– Взмахом руки я заставил его замолчать. Мне не доставляет никакого удовольствия, когда предо мною пресмыкаются.
– По существу, твое письмо мне очень помогло.
– Я забрал у него письмо.
– Оно доказывает, что Констанций не только хочет меня уничтожить, но подстрекает варваров нападать на его собственных подданных. Теперь я знаю, что предпринять.
– И что ты предпримешь, Август?
– На мгновение Вадомар забыл о собственной особе.
– Что? Для начала сошлю тебя в Испанию.
– Он пал предо мною ниц и не знал, как меня благодарить. Мне не без труда удалось вырваться из его объятий и передать его часовым. Как только Вадомара увели, я послал за Оривасием. Никогда в жизни я не был так окрылен.
– Мы выступаем!
– Я бросился к нему навстречу.
– Все готово!
– Меня так и распирало от бурного восторга, и я продолжал что-то выкрикивать - "лопотал", по выражению Приска, а что именно, не помню. Во всяком случае факт остается фактом: мне удалось убедить Оривасия, самого осторожного из моих советников, и он полностью со мной согласился. Сейчас или никогда. Единственным препятствием оставалось настроение легионов: часть из них по-прежнему упорно не желала покидать Галлию.
Тщательно изучив списки армии, мы с Оривасием постарались рассредоточить ненадежные части по дальним гарнизонам. Остальные должны были собраться у Вьена 25 июня. Мне предстояло уговорить их пойти войной на Констанция; ни у одного оратора за всю историю человечества не было задачи труднее. Я репетировал свою речь ежедневно в течение трех недель. Моим наставником в риторике был Оривасий, который под конец тоже выучил эту речь наизусть.
На рассвете 25 июня мы с Оривасием и несколько офицеров - наших единоверцев - принесли в часовне рядом с залом совета жертву Беллоне, богине войны. Знамения были обнадеживающими. Затем, волнуясь при мысли о предстоящей речи, я, облаченный в императорские регалии, вышел к легионам, которые построились в поле за городской стеной, неподалеку от главных ворот. Через эти самые ворота я, зеленый юнец, умевший только молиться, въезжал во Вьен пять лет тому назад с горсткой солдат. Вот о чем думал я, поднимаясь на каменный помост с затекшей от тяжелой золотой диадемы шеей.
У меня нет при себе текста моей речи. Начальник моего секретариата почему-то не выполнил моих особых указаний взять в поход мои личные бумаги, поскольку я решил писать в Персии записки. Впрочем, эту речь я помню наизусть почти дословно, вплоть до жестов, которые невольно воспроизвожу, припоминая слово за словом то, что говорил тогда, два года назад. Не стану утомлять читателя длинным перечнем этих жестов; думаю, нет смысла подробно останавливаться и на содержании речи, хочу подчеркнуть только, что я был на высоте. Начал я с того, что обратился к солдатам и назвал их "благородными воинами". Это необычная форма обращения к солдатам, и об этом впоследствии было много кривотолков, я же хотел подчеркнуть, насколько уважаю их и как в них нуждаюсь. Я напомнил им о всех наших победах над германцами и франками. Затем я сказал: "Но теперь я стал Августом и с вашей и с Божьей помощью намерен пойти дальше. И вот что я предлагаю: нам необходимо упредить наших противников на Востоке. Для этого, пока Иллирию все еще охраняют малочисленные гарнизоны, нам следует занять всю Дакию, а затем действовать по обстоятельствам. Если вы согласны с моим планом, поклянитесь, что всегда и во всем будете хранить мне верность. Я, со своей стороны, обещаю действовать твердо и решительно. Я также клянусь не предпринимать ничего, что бы противоречило нашим общим интересам. Заклинаю вас только об одном: пощадите мирных жителей. Наша армия прославилась на весь мир не только победами на Рейне, но и достойным поведением после победы, обеспечившим половине мира свободу и процветание".
Остальная часть моей речи была в том же духе. Под конец солдаты стали кричать и клясться, что пойдут за мной хоть на край света. Это было явное преувеличение, так как в этот момент их больше всего интересовал поход в Дакию, суливший легкие победы и богатые трофеи.
Когда я попросил солдат принести мне присягу как императору, они повиновались, приставив, по обычаю, мечи себе к горлу. Вокруг каменного помоста стояли офицеры и чиновники. Согласно ритуалу, я задал им вопрос, согласны ли они присягнуть мне на верность. Все присягнули, кроме Небридия. Из строя солдат послышался угрожающий ропот.
– А ты, префект, присягнешь мне?
– Нет, цезарь. Я уже дал присягу одному императору. Пока он жив, я не могу присягать заново, а то погублю свою душу.
– Голос его дрожал, но решение было непоколебимо.
Я один смог услышать конец его ответа, так как при слове "цезарь" солдаты с гневными криками обнажили мечи. Какой-то легионер схватил Небридия за горло и готов был с ним разделаться, но я быстро сошел с возвышения и заслонил префекта собой. Бледный как смерть, Небридий припал к моим ногам. Я снял с себя пурпурный плащ и набросил на него. С древних времен этот знак символизирует, что человек находится под личным покровительством императора.
– Оставьте его!
– крикнул я легионерам.
– В Риме он ответит за все!
– Услышав мое лживое обещание, солдаты несколько успокоились, а я приказал тем временем отвести Небридия под конвоем во дворец. Затем я произвел смотр своих войск. Сомнения, терзавшие меня ночью, мгновенно улетучились при виде этого великолепного зрелища - двадцать тысяч солдат, марширующих в ногу под звуки флейт, на фоне яркой зелени и безоблачного голубого неба! Именно в такие минуты начинаешь понимать: война по сути своей богоугодна, а солдатское братство - не просто фраза, а нечто в своем роде столь же прекрасное и загадочное, как содружество посвященных в элевсинские таинства. В эту минуту наши сердца бились в унисон, мы были нераздельны, и на всем белом свете для нас не было ничего, что бы мы не могли свершить.
Вернувшись во дворец, я послал за упрямцем Небридием. Он был уверен, что я его казню, а я всего лишь сослал его в Тоскану. Со слезами на глазах он забормотал: "Цезарь, дай руку… Позволь… в знак благодарности…", но я отстранился.
– У меня не останется способа оказать честь или выразить мое расположение друзьям, если я протяну тебе руку.
Так закончилась карьера Небридия в Галлии.
В прекрасный летний день 3 июля 361 года я выступил в поход против Констанция. Согласно всем предзнаменованиям, нас ждал полный успех.
Мы двинулись на восток. В Аугсте я собрал военный совет. Как обычно, до последней минуты я держал свои планы в секрете. О моих намерениях не было известно даже Оривасию, с которым мы, болтая как школьники, ехали стремя в стремя и ели из одного котла.
На совете присутствовали следующие командиры: Невитта - могучий франк, предмет» моего постоянного и неугасающего восхищения; Иовин, способный офицер; Гомоарий - ему я не доверял: в свое время он предал Ветраниона, в подчинении у которого находился, когда тот восстал против Констанция. Присутствовали также Мамертин, отличный секретарь, и, наконец, Дагалаиф, прирожденный командир конников, которому, возможно, нет равных за всю историю римской армии. Прежде всего я сообщил, что назначил Саллюстия преторианским префектом и сейчас он уже на пути во Вьен; ему предстояло править Галлией в мое отсутствие. Все одобрили мой выбор. Саллюстий не только мой кумир, но и всеобщий любимец.