Император Юлиан
Шрифт:
Закончив переговоры с армянами, Констанций повел войска на юг через Мелитену, Локатену и Самарру. Переправившись через Евфрат, он повернул на Эдессу - большой город в Месопотамии, в шестидесяти милях к западу от захваченной Шапуром Амиды. С каждым днем армия Констанция росла, но он не сумел этим воспользоваться и подошел к Амиде, когда уже наступила осень. Здесь при виде развалин он на виду у всех разрыдался - не очень удачный поступок для полководца! В тот же день комит государственного казначейства Урсул также совершил опрометчивый шаг - произнес свою знаменитую фразу: "Вот как храбро защищают нас солдаты, содержание которых разоряет государство!" Это язвительное замечание позднее стоило ему жизни, и поделом. Чувства финансистов можно понять, но нельзя глумиться над памятью доблестных защитников Амиды, сражавшихся с многократно превосходящим в числе противником.
Протащившись еще тридцать миль на юго-восток от Амиды, Констанций осадил Безабде, персидский город на реке Тигр, но персы так отчаянно защищались, а Констанций так бездарно командовал, что все попытки взять город окончились неудачей. Затем наступил сезон дождей. По рассказам очевидцев, погода в ту осень была ужасной. Непрекращающиеся грозы солдаты принимали за свидетельство Божьего гнева. Возможно, так оно и было. Небеса восстали против Констанция. Кроме того, на небе появились бесчисленные радуги. Это означает, что богиня Ирида сходила на землю, чтобы возвестить о приближающихся великих переменах. Констанций прекратил осаду и отступил в Антиохию на зимние квартиры.
Между тем я во Вьене готовился к решающей схватке. Я разослал приглашения различным мудрецам и прорицателям, включая самого иерофанта Греции. Я обращался к оракулам и "Сивиллиным книгам". Я также приносил богам жертвы… тайно, так как Вьен - город по преимуществу галилейский. Все свидетельствовало об одном: мне суждено победить, а Констанцию пасть. Тем не менее я не сидел сложа руки. Во всяком пророчестве есть доля двусмысленности; Цицерон справедливо замечает, что, если пророчество не сбывается, виною тому не боги, а мы, не сумевшие правильно истолковать их волю. Ну а вещим снам я верю всецело. Аристотель совершенно прав, когда он утверждает, что боги часто являют нам свою волю в сновидениях. Правда, чтобы увидеть вещий сон, необходимо, чтобы зрачки закрытых глаз были направлены прямо перед собой, не отклоняясь ни вправо, ни влево, а это не просто.
В конце октября я был на заседании своего совета, когда принесли записку от Оривасия. Мне надлежало поспешить к жене. Она была при смерти.
Елена неподвижно лежала в постели, глаза закрыты. От нее остался скелет, обтянутый кожей, лишь огромный живот нелепо выпирал под одеялом. У постели стоял Оривасий, рядом молились и читали псалмы епископы Вьенский и Парижский. Я взял Елену за руку - она уже была прохладной, а очень скоро должна была окоченеть навек. Жутко присутствовать при этих страшных мгновениях, когда душа расстается с телом. Всякий раз осознаешь, сколь тленна та плоть, которая при жизни настолько порабощает душу, что становится тобой. Или, может быть, это только кажется, что она - это ты?
– Юлиан, - произнесла моя жена.
Ее голос не изменился. В ответ я издал какое-то невнятное бормотание, выражавшее скорбь и сострадание. Я искренне разделял ее страдания, хотя едва ли знал ее по-настоящему. Нас, как пару царских лошадей, запрягли в одну золотую колесницу и заставили ее тащить. Но вот одна из лошадей пала под ярмом.
– Говорят, я умираю… - Я хотел что-то солгать ей в утешение, но она не дала.
– Мне уже все равно. Я не боюсь. Только прошу тебя, не забудь: у новой пристройки к западному крылу моей виллы нужно заменить временную крышу на постоянную. Я не успела поставить ту черепицу, которую хотела. Ты знаешь, о какой черепице я говорю. Кажется, она называется "патрицианской", если нет, то дворецкому точно известно, какую следует купить. Это надо обязательно сделать до весны. Весной в Риме пойдут сильные дожди, как бы они не испортили мозаику. Черепица обойдется недешево, но у меня есть деньги.
– Так она и умерла с мыслями о своей любимой вилле на Номентанской дороге.
Епископы, которым я, казалось, в прямом и переносном смысле испортил всю обедню, были вне себя от ярости и как можно громче затянули молитву. Я вышел. У дверей ждали служанки Елены.
– Царица умерла, - спокойно сказал я, так как в эту минуту ничего не ощущал. Женщины в голос зарыдали.
– Обмойте и обрядите тело, - строго приказал я, - и чтобы никаких слез.
Они скрылись за дверью. Я оглянулся. Кругом были вещи, принадлежавшие Плене: одежда, которую она носила, драгоценности, которых касалась ее рука. Внезапно кто-то тронул меня за плечо. Рядом стоял Оривасий.
– Странно, - сказал я ему после долгого молчания.
– Никак не могу разобраться в своих чувствах.
– Ты должен чувствовать только одно - облегчение. Кончились наконец ее муки.
– Все мы игрушки в руках Божьих, а он, как младенец, играет нами: то поднимет вверх, то бросит вниз, а если пожелает, то вообще сломает.
Так кончилась моя семейная жизнь. Тело Елены отвезли в Рим и похоронили в мавзолее, где лежали останки ее сестры Констанции и нашего сына. Я не забыл ее последнюю волю - крышу виллы покрыли новой черепицей. Елене, когда она умерла, было сорок два года, мне - двадцать восемь. На следующий день после смерти жены я дал обет безбрачия. Это был дар Кибеле за ее многочисленные благодеяния.
– XV-
Шестого ноября 360 года исполнилось пять лет со времени моего вступления в должность цезаря (у римлян это называется "юбилеем"), и я решил, что такое событие следует отметить с размахом. Хорошо известно, как я отношусь ко всяким состязаниям, боям гладиаторов, кровавому избиению животных. Эти так называемые представления мне глубоко претят, но человеку, облеченному властью, приходится пересиливать себя в интересах дела и считаться со вкусами толпы, заполняющей ипподромы, стадионы и цирки. Много раз мне приходилось проклинать первых консулов Римской республики, учредивших эти разорительные и к тому же на редкость скучные зрелища, но обычай есть обычай, и, насколько это в моих силах, я стараюсь его исполнять, тем более что игры имеют большое значение. Все очень просто. Если игры или состязания успешны, популярность государственного деятеля несопоставимо возрастает, и наоборот.
Мне говорили, что игры во Вьене в тот год удались на славу. Не могу этого подтвердить, так как появлялся на них редко, но уж если показывался народу, то, как подобает Августу, надевал на голову тяжелый золотой венец. Сейчас я уже с ним совсем свыкся, и он для меня прежде всего символ бога-солнца. Вид у меня был вполне царственный, и даже Оривасий находил, что я сильно выиграл, расставшись с ненавистной ему выцветшей пурпурной повязкой, которую носил прежде. "Вылитый директор гимнасия", - ворчал он.
Моя переписка с Констанцием продолжалась, по-прежнему в самых изысканных и учтивых выражениях. В ноябре он выразил мне соболезнования по поводу смерти жены, я ответил благодарственным письмом. Затем в декабре я послал ему поздравления по случаю его бракосочетания с антиохийской дамой Фаустиной. Мы продолжали посылать друг другу вежливые письма, а готовились к войне.
В декабре произошло еще несколько событий, заслуживающих внимания. Однажды вечером я занимался фехтованием. Мне приходится упражняться в нем почти ежедневно: я поздно стал солдатом, и мне требуется больше усилий, чем другим, чтобы познать в совершенстве все тонкости боевого искусства и держаться в форме. Внезапно ремень моего щита лопнул, рукоятка отломилась, и щит со звоном упал на землю на виду у всего легиона петулантов. Прежде чем солдаты успели истолковать это как дурное предзнаменование, я поднял руку, все еще сжимавшую рукоятку, и крикнул: "Смотрите, то, что в моей руке, я держу крепко!" Все с облегчением вздохнули - что бы ни случилось, Галлию я из рук не выпущу. Но у меня от этого происшествия остался на душе неприятный осадок, это чувство не покидало меня вплоть до самой ночи, когда я заснул и мне снова явился гений-хранитель Рима. Его голос звучал отчетливо. На сей раз это были стихи, в которых воля богов выражалась как нельзя яснее: