Император Юлиан
Шрифт:
– И все же ты вернулась?
– И все же я вернулась.
– И тебе не жалко было твоей любимой виллы?
– Еще как жалко!
– улыбнулась она и указала на город за окном.
– Вот они и начались, те трудности, которые он обещал. Время не терпит - решай.
– Хорошо.
Я встал и хотел было идти, но Елена вдруг сказала:
– Ко мне приходил Деценций.
– Когда?
– удивился я.
– Перед самым началом твоего банкета в честь офицеров. Спрашивал, не хочу ли я вернуться в Рим, и
– Какой хитрец!
– Да уж! Но я сказала, что предпочитаю остаться. Можно сказать, обманула в лучших чувствах.
– Елена тихо засмеялась.
– Впрочем, даже если бы я и захотела, мне уже… это не под силу.
– Перестань! Придет час, и мы вместе въедем в Рим.
– Это моя заветная мечта, - ответила Елена.
– Только поторопись.
– Я постараюсь, - ответил я.
– Клянусь.
Нагнувшись, я поцеловал ее в лоб; пришлось задержать дыхание, чтобы не вдохнуть запах смерти. Вдруг Елена изо всех сил сжала меня в объятиях, будто ощутив острый приступ боли, и тут же выпустила:
– Как жаль, что я была для тебя стара.
Вместо ответа я молча сжал ее руки в своих и быстро вышел. За дверью меня поджидали епископ и придворные дамы.
– Цезарь, твоей супруге лучше, не правда ли?
– Лучше, - бросил я в ответ и хотел пройти мимо, но епископ меня задержал.
– Ее, как и всех нас, разумеется, беспокоит эта толпа на площади. Просто ужас, до чего народ разболтался! Надеюсь, цезарь найдет несколько строгих слов, чтобы вся эта чернь разошлась.
– Цезарь поступит так, как ему подобает.
– Оттолкнув его, я вышел на главную галерею. Дворец гудел, как потревоженный улей; слуги с озабоченным видом сновали взад и вперед, будто исполняя важные поручения. Глашатаи стояли на своих местах, но даже они потеряли свой обычный бравый вид. Все глаза следили за мной, все с нетерпением ждали, что же я предприму? Пройдя по галерее, я вошел в комнату, окна которой выходят на площадь, и в полумраке натолкнулся на прятавшегося там Гауденция. Какое наслаждение доставил мне его жалкий вид!
– Цезарь! Трибун Деценций просит его принять. Он и другие твои советники сейчас в зале для совещаний и хотят знать о твоих намерениях. Дворец окружен со всех сторон. Никому из нас не выбраться…
– Скажи Деценцию, что я ложусь спать и буду рад принять его утром.
– Прежде чем проклятый шпион опомнился, я уже почти дошел до дверей спальни, возле которых стоял главный церемониймейстер. Приказав никого не пускать, если только дворец не станут брать приступом, я скрылся в спальне и закрыл дверь на засов.
Это была долгая ночь. Я то хватался за книгу, то принимался молиться, то размышлял - но все напрасно. Никогда в жизни - ни до ни после того - не чувствовал я себя так неуверенно. События, казалось, слишком ускорили свой ход, увлекая меня за собой. Что бы я ни предпринял, все будет преждевременно. А с другой стороны, когда еще представится такой случай? Много ли императоров было провозглашено стихийно? Хорошо известны случаи, когда честолюбивые военачальники короновались "по воле народа", но почти всегда это было дело их собственных рук. По моему глубокому убеждению, сам Юлий Цезарь долго обучал своего друга, как предложить себе на Форуме императорскую корону - просто для того, чтобы проверить, какова будет реакция. А теперь эту же корону предлагают мне, но я тут совершенно ни при чем.
Так и не приняв окончательного решения, я заснул, и, как часто бывает, сон подсказал мне, как поступить. Мне снилось, что я сижу в консульском кресле в пустом зале. Неожиданно предо мной предстал гений-хранитель Римского государства; я с легкостью узнал его по многочисленным изображениям времен республики. "Я долго и неотступно следил за тобой, Юлиан, - сказал мне гений, - и всегда желал возвысить тебя еще больше, но ты каждый раз отказывался. Итак, слушай же: если ты и на этот раз, когда к тебе взываю не только я, но и множество людей, откажешься, я оставлю тебя и ты меня больше никогда не увидишь".
Проснувшись в холодном поту, я спрыгнул с кровати. Как часто бывает после глубокого сна, все в спальне казалось мне незнакомым, даже угрожающим. Чтобы проснуться окончательно, я подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался бодрящий морозный воздух. В небе гасли звезды, на востоке занималась заря.
С площади по-прежнему слышалось размеренное: "Август! Август!" Горожане провели там всю ночь, согреваясь у костров. Я решился и вызвал слугу. Он помог мне одеться в пурпур, и я вышел на галерею.
По всей видимости, во дворце никто, кроме меня, в эту ночь не сомкнул глаз - по залам и коридорам сновали люди, похожие на мышей, ищущих щель, в которую можно юркнуть. В зале заседаний я нашел Деценция, здесь же находились почти все мои советники. Первые слова, которые я услышал, были:
– Теперь все в воле цезаря, и нам уже ничего не изменить… - это кого-то успокаивал Евферий.
– Вот именно, - сказал я, и все встали.
Ко мне приблизился Деценций, за ночь осунувшийся и обросший щетиной:
– Цезарь, только ты можешь их остановить! Призови их к повиновению Августу, тебя они послушают.
– Да, я хочу к ним обратиться, и немедленно, - улыбнулся я Евферию.
– Если желаете, вы все можете подняться со мной на помост…
Деценций явно не желал такой чести, и за мной последовали только мои друзья. Мы все вместе направились к главному выходу.
– Будьте готовы ко всему, - предупредил я их.
– Что бы я ни сказал, не удивляйтесь.
– Я махнул рукой, испуганные часовые отодвинули засов и распахнули ворота.