Император Юлиан
Шрифт:
Существует мнение, что в этот момент я и решился оказать неповиновение Констанцию и провозгласить себя императором Запада. Это неверно. Не могу отрицать, я действительно обдумывал такой вариант. Его подсказывала сама жизнь - в конце концов, не я ли отвоевал у германцев прирейнские земли и принес мир в третью часть империи, находившуюся под моим началом? Как бы то ни было, я не стремился порвать с Констанцием. Он просто-напросто был сильнее. Кроме того, я не хотел бросать своему кузену вызов в той единственной сфере, где он имел надо мною преимущество: он был законным государем.
Но вскоре моим верноподданническим
К середине февраля прибывшие со всей Галлии легионы встали лагерем на обоих берегах Сены, и тут Деценций сбросил льстивую маску - он уже не увещевал, а повелевал. Дошло до того, что в присутствии Евферия он, стукнув кулаком по столу, закричал: "Если ты не обратишься к солдатам, это сделаю я от имени императора!" Я спокойно заметил в ответ, что ему нет нужды повышать на меня голос или выполнять за меня мои обязанности, и с тем отпустил его. Когда за ним закрылась дверь, мы с Евферием переглянулись, он озабоченно, я затравленно.
– Ну, дружище, - спросил я наконец, - как мне быть?
– Выполнять его приказ. Или…
– Нет, - покачал я головой.
– На мятеж я не пойду.
– Тогда скажи солдатам, что тебя заставили отправить их на восток. И пусть они сами решают.
– Последние слова он произнес медленно и значительно.
На следующий день, 12 февраля, я был на ногах с первыми лучами солнца. Я велел слугам приготовить для офицеров моей армии роскошный ужин, не пожалев ни скота, ни птицы, ни вина из дворцовых кладовых. Обычно я горжусь скромностью своих трапез, но теперь не хотелось ударить в грязь лицом перед боевыми товарищами. Затем, взяв с собой лишь знаменосца, я отправился в лагерь на левом берегу Сены. Копыта наших коней гулко стучали по обледенелым доскам моста, изо рта валил пар. Разъезжая шагом между палатками, я то и дело останавливался и заговаривал с солдатами - то с одним, то сразу с группой. В армии ничего нельзя скрьггь, и очень скоро мне стало ясно господствующее в лагере настроение. Все были полностью на моей стороне и не доверяли Констанцию.
Возле палаток моего любимого легиона петулантов я остановился, чтобы перекинуться словечком с большой группой солдат. Они обступили меня со всех сторон. В разговоре мы старались не касаться серьезных тем, но вдруг один солдат выступил вперед и отдал мне честь; в руке у него было письмо.
– Цезарь, прочти, а то мы тут все неграмотные, - сказал он. Раздались смешки, и неудивительно: добрая половина петулантов отлично умеет читать.
– Мы нашли его приколотым к дверям вон той церкви.
– Он показал на стоявший неподалеку галилейский склеп, бывший храм Весты.
– Если только смогу, - ответил я как можно дружелюбнее.
– Оно ведь на латыни, а я - азиат, гречонок… - Солдаты рассмеялись:
– Дальше, цезарь!
– раздались сердитые крики из толпы солдат. Все они отлично знали, о чем говорится в подметном письме. Я покачал головой и твердо сказал:
– Нет. Это измена государю.
– С этими словами я бросил письмо на землю и резко развернул коня.
– Но не тебе!
– крикнул солдат, который протянул мне письмо. В ответ я пришпорил коня и, не дожидаясь замешкавшегося знаменосца, галопом поскакал в город. Я до сих пор не знаю, кто написал это письмо. Естественно, в этом подозревают меня.
Вскоре после полудня во дворце стали собираться приглашенные офицеры. Я встречал их в большой пиршественной зале, которую по такому случаю успели украсить, развесив по стенам и балкам гирлянды из еловых ветвей, и жарко натопить: повсюду стояли жаровни. Должен признаться, что до сего времени это был самый дорогостоящий пир в моей жизни. Из-за болезни Елена не смогла выйти к столу, и я принимал гостей один. Справа сидел Деценций, следя за каждым моим движением, но его усилия пропали даром.
Когда мои гости начали хмелеть и поднялся шум, Деценций шепнул мне:
– Теперь пора объявить, что на этой неделе их ждет отправка в Персию…
Я сделал последнюю попытку:
– Трибун, в апреле сюда прибудут легионы из Британии. Если подождать…
– Цезарь!
– Деценций изменил тактику. В его голосе зазвучали вкрадчивые нотки и ни тени приказа.
– Если ты дотянешь до апреля, скажут, что ты подчинился приказу императора, потому что тебя заставили британские легионы. Но если ты выполнишь приказ государя сейчас, то будет ясно, что ты сделал это добровольно и что ты действительно повелитель Галлии и верный слуга государя.
Возразить на это было нечего. Я понял, что ловушка захлопнулась, и сдался, выговорив себе лишь право объявить приказ в конце пира. Не знаю, был ли у меня какой-то тайный замысел, но, когда речь идёт о жизни и смерти, человек инстинктивно выбирает единственно правильный путь.
Во время пира младшие офицеры в нарушение этикета неоднократно отдавали мне честь, так что Евферий шепнул мне на ухо: "Ты нарушаешь все указания к меню цезаря". Я вяло улыбнулся: "меню цезаря" мы в шутку называли те ограничения, которые наложил на меня Констанций.
Когда пир подходил к концу, а моим гостям уже было, что называется, море по колено, я обратился к ним с краткой речью. В ней я сказал, что не знаю воинов лучше их и впервые в жизни завидую Констанцию, который получил под свое командование такую замечательную армию. Офицеры отозвались на это глухим ропотом, но не более того: я тщательно подбирал выражения, чтобы не играть на их чувствах. Мне не хотелось их провоцировать.
Приск:До поры.
Юлиан Август