Император Юлиан
Шрифт:
Пир подошел к концу, и мы со слезами на глазах стали прощаться. Я проводил офицеров до самого выхода на площадь. Мы остановились возле высокого каменного помоста справа от дворцовых дверей, с которого обычно оглашают указы. Мои гости, пошатываясь, столпились вокруг меня. Мне хотелось обнять на прощание буквально каждого из них, но вдруг мое внимание привлекло то, что аркады по сторонам площади забиты людьми. Узнав меня, толпа бросилась вперед. Охрана обнажила мечи и окружила меня, но мне ничего не угрожало. Толпа состояла в основном из женщин с детьми, которые стали умолять меня не отправлять их мужей на чужбину. "Не лишай
– крикнула мне одна из них, размахивая у меня перед носом вопящим младенцем, как флагом.
– Он наш единственный кормилец!" Остальные тоже кричали: "Цезарь, ты обещал! Помни, ты обещал!"
Не в силах слышать их крики, я поспешил во дворец и возле самых дверей наткнулся на Деценция, поглощенного беседой с осведомителем Гауденцием. Увидев меня, они с виноватым видом оборвали разговор.
– Мы старые друзья, - стал объяснять Деценций.
– Не сомневаюсь, - оборвал я его и указал на толпу.
– Слышишь?
Бросив на меня непонимающий взгляд, Деценций оглядел площадь:
– Ах вон оно что! В провинциях так всегда бывает: стоит приказать солдатам выступать в поход, как бабы поднимают вой. Если бы ты прослужил столько, сколько я, ты бы даже не обратил на них внимания.
– Не могу. Я действительно обещал…
– Но Деценций был уже наслышан о моем знаменитом обещании.
– Милый мой цезарь, - проговорил он отечески покровительственным тоном.
– Не успеет еще наступить лето, как все эти женщины обзаведутся новыми мужьями. Это просто животные, и не более того.
Я оставил его на площади, а сам направился прямо во дворец; поднявшись в свой кабинет на втором этаже, я послал за Евферием, Оривасием и Приском. В ожидании их прихода я взялся было за книгу, но строчки прыгали у меня перед глазами. Тогда я принялся считать плиты, которыми был выложен пол, потом стал ходить взад и вперед по кабинету. Мое лицо горело, как в лихорадке. Дрожащими руками я отворил окно и полной грудью вдохнул бодрящий морозный воздух. Вниз по течению Сены плыли льдины. Чтобы успокоиться, я стал считать их и молиться Гелиосу.
Первым в кабинете появился Евферий. Я закрыл окно и пригласил его сесть в свое кресло: в других креслах он не помещался, а табуреты иногда его не выдерживали.
– Это ловушка, - начал он.
– В Сирии у Констанция стотысячное войско, твои галлы вряд ли сделают погоду.
– А я без них как без рук.
– Разумеется. В том-то все и дело: я же говорю - это ловушка. Он хочет тебя погубить.
Я удивленно взглянул на Евферия. Среди моих друзей и советников он всегда отличался миролюбием и проповедовал осторожность. Больше всего ему по душе были законность и порядок, бесперебойная работа отлаженной государственной машины. Словом, он никак не годился в заговорщики - и вдруг такой поворот.
– Ты это серьезно?
Евферий кивнул; его маленькие черные глазки сверкали, как у египетской статуи.
– Так что же мне делать?
– Восстать, - вместо Евферия мгновенно ответил на мой вопрос Оривасий, вошедший в этот момент в кабинет вместе с Приском. Гелиос, Митра и мой покровитель Гермес свидетели - то было первое слово измены, сказанное вслух одним из нас! Приск подошел к моему массивному письменному столу и присел на его краешек. Оривасий остался стоять посреди комнаты, вперив в меня пристальный взгляд.
– А ты что скажешь?
– спросил я
– Прежде всего нам нужно взвесить все за и против. Можешь ли ты без этих легионов удержать Галлию? Если да, то что в таком случае предпримет Констанций - устранит тебя или, может, ему будет просто не до тебя? Похоже, - тут же ответил Приск на свой явно риторический вопрос, - ты уже давно не получал от императора вестей. Ему сейчас нужно во что бы то ни стало вернуть Амиду и разбить Шапура. Это стало делом его жизни. Тем временем ты остаешься полновластным повелителем всей западной части империи, а в случае смерти Констанция - императором.
– Логично, - с улыбкой кивнул Евферий.
– До последнего времени я и сам был того же мнения, но теперь все выглядит значительно серьезнее. Ты совсем забыл о Флоренций, а между тем мои осведомители доносят, что, как только цезарь останется без армии, власть над Галлией перейдет к преторианскому префекту. После этого нам останется только сдаться. Поэтому, я думаю, лучше поднять восстание, а не сидеть и ждать, когда Флоренций возьмет нас голыми руками.
Прислушиваясь к их спору, я вновь отошел к окну и стал смотреть, как медленно опускается за горизонт тускло-оранжевый шар холодного зимнего солнца, а в лагерях по берегам Сены один за другим вспыхивают огоньки ночных костров. В этот момент раздался громкий стук в дверь.
– Кто посмел нас беспокоить?
– яростно крикнул я, но на пороге стоял бледный от испуга Деценций.
– Тысячу извинений, цезарь, - проговорил он, торопливо отдавая мне честь.
– Я бы не посмел, но они пришли!
– Кто пришел? Куда?
– Разве не слышно?
– еле выговорил Деценций; зубы у него стучали от страха. Мы все замолчали и прислушались. Действительно, снизу доносился гул множества голосов; крикам мужчин вторили жалобные причитания женщин.
– Это мятеж!
– воскликнул Оривасий. Он подбежал к окну и выглянул. Из окна моего кабинета были видны лишь река и оконечность острова, но если высунуться по пояс, можно было разглядеть также северный берег и деревянный мост.
– Сюда движется кельтский легион. Они уже на мосту.
Подскочив, в свою очередь, к окну, я услышал крики: "Цезарь!" - и увидел внизу, прямо подо мной, манипулу пехоты с обнаженными мечами. Солдаты радостно приветствовали меня, но в голосах звучала угроза.
– Не отправляй нас, цезарь! Позволь нам остаться!
– кричали они.
Внезапно один из них, свирепого вида усатый белокурый кельт с бельмом на глазу, указал на меня мечом и охрипшим в битвах голосом завопил: "Слава Августу! Слава Юлиану Августу!" Другие подхватили этот клич, и я отступил назад.
– Это измена! Арестуй их!
– крикнул мне Деценций, но я оттолкнул его и бросился в комнату, окна которой выходят на площадь. Через щель в ставне было видно, что площадь запружена солдатами; далеко не все они были пьяны, как я поначалу решил. Это уже было восстание.
Вокруг дворца выстроилась с мечами наголо и копьями наперевес моя охрана, но толпа, казалось, была настроена миролюбиво. Более того, они выкрикивали мое имя, желали меня видеть, клялись в верности. Внезапно, будто по данному знаку (кто знает, как это начинается? Может быть, такова была воля Гермеса?), сначала несколько человек, потом еще и еще и, наконец, вся площадь стала скандировать: "Август! Август! Юлиан Август!"