Император Юлиан
Шрифт:
В июне Юлиан пошел войной против последнего племени, разорявшего Галлию, - франков, живущих возле Келлена. Несмотря на бездорожье и непроходимые лесные чащи за Рейном, служившие франкам защитой, он с легкостью одержал над ними победу. Но это уже было без меня. Незадолго до того как он выступил в поход, я уехал к себе в Афины.
В день отъезда я пришел попрощаться с Юлианом в его кабинет, который мы прозвали "фригидарием". В жизни не встречал такой холодной комнаты, но Юлиан, после того как прошлой зимой чуть не угорел, никогда ее как следует не отапливал и стоически переносил холод. Летом, впрочем, в его кабинете стояла приятная прохлада, а я пришел прощаться в чудесный июньский день. Дверь кабинета была заперта, и возле нее ждал Оривасий.
– У него в кабинете епископ, - сообщил он мне.
– И без сомнения, пытается вернуть его в лоно церкви.
– А как же.
Тут дверь отворилась, и мимо нас прошествовал багровый от ярости епископ. Вслед за ним на пороге показался сияющий Юлиан - он, по-видимому, был очень доволен собой. Втащив нас в кабинет, Юлиан воскликнул:
– Вы бы только его послушали!
– Какой он секты?
– справился я.
– Арианин, никеец или…
– Политикан. Это Эпиктет, епископ Чивитавеккийский, но главный предмет его интересов, судя по всему, не церковные дела, а светские. Он передал мне устное послание от Констанция. Чрезвычайно любопытный документ.
– Юлиан бросился на походную койку, стоявшую у окна. (Хотя в записках об этом ничего нет, Юлиан часто диктовал в постели, и некоторые из документов, написанных, очевидно, заполночь, похожи на бред лунатика. Я часто выговаривал ему за это, а он возражал: "Во сне к нам являются боги, и, если я говорю во сне, это они вещают моими устами".)
– Мой соправитель, Август Констанций, обещает сохранить мне жизнь, если я, во-первых, отрекусь от императорского сана, затем сдам галльскую армию и, наконец, прибуду в Константинополь как частное лицо.
– Мы с Оривасием рассмеялись, но мне стало как-то не по себе.
– Эти требования, конечно, абсурдны, - сказал я, - но что тебя ждет, если ты их не выполнишь?
Об этом епископ предпочел умолчать, но подразумевалось, что в таком случае со мною рано или поздно будет покончено.
– Ну, до этого еще надо дожить, - сказал Оривасий.
– Пока что Констанций прикован к Персии и сможет выступить против нас не ранее чем через год.
– Не уверен, - покачал головой Юлиан. Он перебросил ноги через койку и протянул руку к стоявшему по другую ее сторону складному столику, заваленному донесениями осведомителей.
– Море новостей. Вот, к примеру, перехваченный нами приказ Констанция префекту Италии: собрать три миллиона медимнов зерна, смолоть в Брегенце - это город на Боденском озере - и заложить на хранение в нескольких городах у самой границы с Галлией. А вот еще один указ: Констанций снова велит создать запасы хлеба по итальянскую сторону Апеннинских гор. Это не оставляет сомнений - он явно готовится к вторжению в Галлию.
– Но когда?
– Хотя я уезжал и мне ничего не грозило (я отнюдь не герой и в случае опасности забочусь прежде всего о том, как бы унести ноги), судьба друга была мне далеко не безразлична.
– Кто знает, когда? Наша единственная надежда на то, что ему придется всерьез схватиться с Шапуром. А пока что все заготовленное Констанцием зерно попало ко мне.
– Тут Юлиан ухмыльнулся, как мальчишка.
– Я приказал его реквизировать и кормлю им свою армию.
– Он помолчал.
– Мне нужен всего один год.
– А потом?
– Я пристально взглянул ему в глаза. Ранее Юлиан никогда не строил планов на такое отдаленное будущее. Никто из нас не знал, как далеко простираются его амбиции и какова конечная цель.
Юлиан снова откинулся на спину и стал теребить свою юношескую бородку; в лучах июньского солнца она отливала золотом, как лисий мех.
– Через год я утвержусь в Галлии… и в Италии, - ответил он, и, несмотря на осторожный тон, все стало ясно: переход Альп означал войну.
– У меня нет выбора, - продолжал Юлиан.
– Если я останусь здесь и буду бездействовать, мне не сносить головы.
– Он снова указал на столик с документами.
– Есть сведения: Констанций ведет переговоры со скифами, чтобы они вторглись в Галлию. Это на него похоже: чтобы уничтожить меня, он готов снова разорить Галлию и отдать ее варварам, на сей раз навсегда.
– Юлиан сел на койке.
– Итак, друзья мои, следующей весной я выступаю в поход против Констанция.
Подумав, я попытался возразить:
– Но его армия превосходит твою в десять раз. Он правит Италией, Африкой, Иллирией, Азией…
– Знаю.
– Спокойствие Юлиана, необычное для него самообладание поразили меня даже больше его слов. При его темпераменте он должен был давно вскочить на ноги, размахивать руками, сверкать глазами, захлебываться от волнения словами.
– Но если мы будем совершать быстрые переходы и наращивать при этом армию, в три месяца я завоюю всю Европу.
– А у Константинополя тебе придется встретиться с величайшей армией мира, - невесело напомнил Оривасий.
– Я верю в победу. Так или иначе, не лучше ли быть убитым в бою во главе своей армии, чем бесславно погибнуть здесь и войти в историю в качестве четвертого по счету самозванца, с которым разделался Констанций? Кроме того, это спор высших сил: галилеяне против истинных богов. Я одержу победу, так как послан свыше.
– Он произнес это так спокойно и веско, без своей обычной экспрессии, что мы не нашлись, что возразить; легче было просить весенний дождь в Галлии перестать лить. Затем Юлиан вновь оживился.
– А Приск, значит, дезертирует!
– Это был прежний Юлиан.
– В тот самый момент, когда мы изготовились к бою, он спасается бегством в Афины.
– Трусость - преобладающая черта моего характера, - был мой ответ.
– А еще супружеская верность, - лукаво ухмыльнулся Оривасий.
– Приск соскучился по мощным объятиям Гиппии…
– И по детям. Они подрастают, и пришла пора побеспокоиться об их пропитании, не говоря уже о духовном развитии.
– Тебе нужны деньги?
– Юлиан даже в самых стесненных обстоятельствах (а в эту пору он не мог оплатить даже расходов на содержание собственного двора) всегда отличался щедростью к друзьям. Максим вытянул из него целое состояние… Кстати, я уезжал тогда еще и из-за Максима. По слухам, он принял приглашение Юлиана и вот-вот должен был явиться ко двору. Этого мне было не вынести.
Когда я сказал Юлиану, что не нуждаюсь в деньгах, он тем не менее дал мне медальон со своим изображением, дававший право бесплатного проезда по всем дорогам Западной Римской империи. Мы тепло простились. Хотя внешне он казался абсолютно уверенным в победе, записки свидетельствуют об обратном; видно, что он был крайне обеспокоен, но как умело это скрывал! Итак, наш Юлиан наконец вырос и научился держать свои эмоции при себе.
Я уезжал после полудня с почтовым экипажем, отправлявшимся во Вьен с площади перед дворцом; Юлиан с Оривасием вышли меня проводить. Когда я садился в фургон, как всегда битком набитый епископами и тайными осведомителями, Юлиан шепнул мне на ухо: "Встретимся в Константинополе". На том мы расстались, и прошел год, прежде чем мы, как ни странно, и в самом деле встретились в Константинополе, хотя я был уверен, что к осени с Юлианом будет покончено.