Император Юлиан
Шрифт:
– А теперь еще несколько назначений, - продолжал я. Мне не было нужды сверяться с бумажкой, и начал я с неприятного.
– Гомоарий, ты больше не начальник конницы. Я отдаю эту должность Невитте.
– Наступила тишина. Гомоарию нечего было возразить, все понимали, в чем дело. Хотя Римская империя огромна, ее армия - одна семья, и все знают достоинства и недостатки друг друга.
– Иовин, тебя я назначаю квестором, Мамертина - казначеем, а Дагалаифу поручаю гвардию.
Затем я склонился над картой, разложенной на складном столике.
– Итальянская и иллирийская армии, вместе взятые, превосходят нас численностью в десять раз. К счастью, они распылены по гарнизонам, в то время как наша собрана в один железный кулак и привыкла к молниеносным маневрам. Итак, какой план операции выбираем?
– Я сделал паузу. Все молчали, так как понимали, что вопрос этот чисто риторический.
– В затруднительных случаях всегда следует обращаться к опыту Александра Великого. Всякий раз, когда противник превосходил его армию числом, Александр расставлял свое войско так, чтобы создалось впечатление, будто оно намного больше. Поэтому я решил разделить свою армию на три части - пусть думают, что мы нападаем со всех сторон. Иовин движется кратчайшим путем в Италию.
– Я показал ему маршрут на карте.
– Обрати внимание. Тебе предстоит идти по главным дорогам. Растяни по ним колонны, и покажется, что у тебя несметное множество людей, Невитта, направление твоего удара центральное - прямо на восток через Рэцию. Я с оставшейся частью армии пойду через Черный лес на север и по Дунаю выйду к Сирмию - это ключ от всей Иллирии и от дороги на Константинополь. Итак, не позднее октября жди меня в Сирмии, - закончил я, обращаясь к Невитте.
Мой план не встретил особых возражений. Между прочим, изучая историю, можно подумать, что любое слово божественного императора принимается как истина в последней инстанции. Могу засвидетельствовать, что на войне это далеко не так. Окончательное решение действительно принимает император, но пока диспозиция не утверждена, любой командир может спорить с ним сколько угодно. Лично я, во всяком случае, всегда поощряю дискуссию. Очень часто она выливается в мелочные препирательства, но иногда в споре рождается ценная идея. На этот раз, однако, спорить было в принципе не о чем. Как всегда, поторговавшись, кому какой легион взять, мы разошлись. На следующий день армию поделили, и завоевание Запада началось. Побывав в дремучих дебрях Черного леса, я стал лучше понимать германцев. В его чащобах обитают привидения, в тени каждого дерева прячутся злые демоны… а что это за тени! Даже в полдень там царит полумрак и кажется, ты погрузился на дно зеленой пучины, а шелест листьев - это плеск морских волн. Наши легионы, в колонне по два продиравшиеся сквозь чащу по узким безмолвным тропинкам, походили на морского змея, медленно ползущего по дну океана. К счастью, у нас были надежные проводники, знавшие лес как свои пять пальцев. Не знаю, как им это удавалось, ведь в этом зеленом лабиринте не было никаких ориентиров. Мы не видели солнца много дней подряд, так что я уже отчаялся когда-либо узреть моего божественного покровителя.
В середине августа мы вышли в долину Дуная - место дикое, но красивое. На вид Дунай не так величествен, как Рейн, но менее опасен для судоходства, поэтому остаток пути я решил проделать по воде. Мы остановились в деревне на южном берегу, и я приказал солдатам строить лодки, а сам принял присягу местных жителей на верность. Эти красивые, белокожие, немного застенчивые люди были просто изумлены при виде римского императора (пусть даже и не вполне законного!), сумевшего забраться так далеко на север. Поняв, что я не причиню им вреда, они изъявили желание служить мне и предложили свои услуги в качестве лоцманов.
Между тем до меня дошли добрые вести от Иовина. Во-первых, Милан пал; во-вторых, Шапур, дойдя до Тигра, заставил Констанция отступить в Эдессу, где тот и отсиживался, не решаясь вступить в бой. Меня очень позабавило то, что император, оказывается, назначил Флоренция преторианским префектом Иллирии - я, по-видимому, был для этого бедняги злым роком: сначала лишил его места в Галлии, а вскоре ему придется распроститься и с Иллирией, и все из-за меня. Из моих врагов он должен ненавидеть меня больше всех - и вполне заслуженно!
А пока мы плыли вниз по Дунаю, мимо тучных золотистых нив по обоим берегам реки. Чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще встречались города и крепости, но я не останавливался - у меня не было времени. Достаточно занять Сирмий, и все они по праву мои, а если мешкать и осаждать каждый городишко, я никогда не достигну цели. Местные жители по большей части относились к нам дружелюбно; впрочем, выяснить их подлинные чувства не представлялось возможным.
В начале октября, в ночь, когда луна была на ущербе, мы подошли к Бонмюнстеру - небольшому городку без гарнизона в девятнадцати милях к северу от Сирмия. Несмотря на поздний час, я велел пристать к берегу и разбить лагерь. Не знаю, как другие узурпаторы (а мое положение в то время, чего греха таить, было именно таково), а я не испытывал недостатка в добровольных осведомителях. Они стекались ко мне со всех сторон, как мухи на мед, так что в конце концов пришлось разработать особую методику проверки каждого "доброжелателя" для выяснения его истинных намерений. Большинство сочувствовало мне вполне искренне - впрочем, нельзя забывать, что за мной уже закрепилась слава победителя. И вот луна еще не успела зайти, а я уже знал: в Сирмии находится комит Луцилиан, ему приказано меня уничтожить, для чего в его распоряжение предоставлены значительные силы. Но Луцилиан считает, что я появлюсь не ранее чем через неделю, а поэтому спокойно почивает за сирмийскими стенами.
Услышав это донесение, я моментально вызвал к себе Дагалаифа и велел ему, взяв сотню солдат, войти в Сирмий, захватить в плен Луцилиана и привести ко мне. Это было ответственное задание, но разведчики донесли: в городе сейчас только обычные караулы, а дворец Луцилиана у самых ворот. В темноте наших солдат было не отличить от любых римских воинов; стало быть, они без труда проникнут за городские стены. В остальном я полагался на отвагу и смекалку Дагалаифа. После того как Дагалаиф ушел, мы с Оривасием решили прогуляться по берегу Дуная. Ночь выдалась теплая; в беззвездном небе ярко светила ущербная луна, похожая на голову старой выветрившейся мраморной статуи; ее свет серебрил все кругом. Позади нас, в лагере, мерцали костры и факелы. Кругом стояла тишина. Я приказал солдатам не шуметь без нужды, и только лошади не повиновались мне: время от времени слышалось их звонкое ржание. Поднявшись на обрыв, мы остановились у самой воды. Присев на камень, Оривасий пристально смотрел на яркую лунную дорожку, пересекавшую наискось темную водную гладь. Река казалась бездонной, течение - едва заметным.
– А мне это нравится, - сказал я ему.
Оривасий обернулся; луна светила так ярко, что на его лице можно было разглядеть каждую черточку.
– Что "это"?
– спросил он, нахмурившись.
– Река, война или поход?
– Жизнь.
– Я скрестил ноги и опустился рядом с ним прямо на землю, нимало не заботясь о том, что пачкаю пурпур.
– Не война. Не поход, а этот миг.
– Я вздохнул.
– С трудом верится, что позади чуть ли не полмира. Иногда мне кажется, что я подобен ветру - бестелесен и невидим.
– Невидим?
– Оривасий рассмеялся.
– Можешь быть спокоен: ты стал самой заметной фигурой в мире. Тебя все боятся.
– Боятся… - повторил я и задумался, принесет ли мне радость то, что от одного кивка моей головы будет зависеть жизнь и благосостояние множества людей? Нет, такая власть не по мне.
– Так чего же ты хочешь?
– Оривасий, как всегда, читал мои мысли.
– Восстановить веру в богов.
– Если только они действительно существуют…
– Никаких "если"! Они существуют, существуют!
– Я пришел в неописуемую ярость, но его это только рассмешило, и я замолк.
– Ну хорошо, существуют. Но если это так, то к чему их "восстанавливать"? Они и так всегда с нами.
– Мы должны следовать истинной вере.
– Христиане говорят то же самое.
– Да, но их вера ложная, и я намерен ее искоренить.
– Вместе с ними?
– Оривасий весь напрягся.
– Вот уж нет! Они так любят мученичество, что этой радости от меня не дождутся. Да и зачем, когда они скоро сами истребят друг друга? Я намерен бороться с ними силой примера и убеждения. Я открою храмы и реорганизую жречество. Мы поднимем эллинскую веру на такую недосягаемую высоту, что народ сам, по доброй воле, изберет ее.