Императорский воспитанник
Шрифт:
— Я что, давала тебе повод жалеть о том, что ты оказался на моем пути? — с трудом сдерживаясь и сжимая изо всех сил кулаки, спросила она.
— Мы знакомы не очень долго, Ваше Высочество, — Лан не опустил глаз. — Совсем недолго… если сравнить, сколько я был знаком с каем Даниэлем…
Каро вдруг стало так обидно, что на глаза навернулись слезы. Да сколько можно! Да все они тут… И даже собственная неправота не смогла сдержать этой обиды:
— Если ты думаешь, что я обойдусь с тобой так же, то можешь успокоиться. Я не пошлю тебя на конюшню за то, что тебе захотелось сказать мне гадость!
— Если Вам столь памятны подробности
— Да иди ты знаешь куда?! Благородный воспитатель нашелся! — Ох, не вовремя, но Каро так и не избавилась от подхваченной еще в школе привычки в минуты гнева забывать и о титулах, и о вежливости, и об императорском воспитании. — ВСЕ вокруг такие умные! Да чтоб оно провалилось все к чертовой матери!!!! — и Каро, не заботясь о том, что благородной даме таких слов и знать-то не положено, развернулась и понеслась по коридору, не разбирая дороги. По лестницам, через двор, на ту самую конюшню. Рванула повод первой же оседланной лошади, взвилась в седло и, с места сорвавшись в карьер, исчезла за воротами замка.
Лан продолжал улыбаться. Но улыбка на его губах медленно таяла, криво сползая. Он сделал несколько шагов по коридору. Потом развернулся, побежал, взлетел по лестнице на самый верх. Сел на подоконник (нечаянно для себя отметив: еще месяц назад он был бы пыльным). И… Не сдержался. Он бил кулаками о стену, какое-то время судорожно всхлипывал и растирал рукавом слезы, потом плакал уже безудержно, как не плакал ни на конюшне, ни после. Слова срывались с губ, догоняли друг друга. «Она… Даже она… Оба они… Титулы… Дурак… Зачем я… Опять один… Опять один… А ведь я… Вот кому я нужен…»
Бешеная скачка через долину, не разбирая дороги и направления, через какое-то время остудила яростный пожар в груди Каро и прояснила мысли.
Она спешилась у какого-то заросшего пруда далеко от любого жилья. Машинально затянула вожжи вокруг первой попавшейся крепкой ветки, погладила всхрапывающую лошадь, успокаивая после бешеной скачки. И без сил опустилась на траву, уставившись пустым взглядом в темную неподвижную воду между зелеными ладошками водяных лилий.
Злость, раздражение, обида — все то, что владело ею недавно, ушло, оставив после себя пустоту и странную ясность мыслей.
«Итак, подведем неутешительные итоги. Ты ведешь себя, дорогая, как настоящая неврастеничка и идиотка. ТЫ! Это ты ни с чем не справляешься! Шарахаешься от мальчишки вместо того, чтобы разобраться в том, что происходит. Злишься и психуешь вместо того, чтобы думать. Требуешь от воспитанника умения держать себя в руках, и тут же сама начинаешь кидаться на людей! Ты, видишь ли, вся измучилась и устала. Это повод орать? Даже на виноватого? Или повод пойти и сунуть свою собственную пустую голову в поилку для коней, чтоб остыла?!
Налетела на мальчишку, наорала, смешала его с грязью за то, что он, бедолага, попался не вовремя под руку. Его, кстати, тоже не спрашивали, хочет ли он такую жену-истеричку…
Что еще? О-о-о, просто молодец! Вместо благодарности за попытку образумить — наорала на друга. На единственного здесь друга! И не просто наорала. Совести хватило ляпнуть такое! Вспоминать стыдно…
Даааа, дорогая. Мало тебя учили, дуру, мало пороли. Ничему ты не научилась. Как только
Каро просидела у пруда до темноты, и мысли ее мало чем отличались от самых первых и неутешительных. Вывод напрашивался сам собой. Сумела, дорогуша, напортачить? Умей и исправлять. Подбери сопли, напряги мозги и за работу. Вот только… что же делать? Со ВСЕМИ и ВСЕМ кроме Даниэля… конечно, надо извиниться, но дальше-то что? Как дальше поступать с ним, как жить с ним рядом, как… вообще, разобраться, что она к нему чувствует?
Каро вернулась в замок глубокой ночью, неслышной тенью скользнула в свою комнату и заперлась на ключ. Зажала кулон между ладоней и мысленно позвала:
— Мама… мамочка…
Вопреки ожиданиям, сон пришел быстро, стоило прилечь на неразобранную постель прямо в одежде.
Светлая мамина спальня была полна тишины и какого-то необыкновенно уютного покоя. Но принцесса сейчас не могла им насладиться — разговор был слишком важным и неприятным.
— Не знаю, мам… — потерянно вздохнула Каро. — Я чувствую, что ничего не получится! Все не так… Он… такой… а я… — она в отчаянье передернула плечами.
— Каро-Каро… пока ты только и делала, что ломала его жизнь. Какая бы она не была, это была ЕГО жизнь. Ты пришла, разрушила все, к чему он привык, и НИЧЕГО пока не предложила взамен, кроме унижения и боли. Ты правильно поступила, встряхнув как следует этого мальчишку. Но подумай вот о чем: нельзя требовать, ничего не давая взамен.
— Но мама! — Каро не выдержала и перебила мать. — Что ему можно отдавать? Ты его видела? В шестнадцать лет сам одеваться не умеет, устраивает истерики по любому поводу, визжит, как…как…как пятилетняя девчонка, во время порки!
— Каро… — императрица опять вздохнула. — А хотела бы ты поменять этого истеричного, избалованного и слабого мальчишку на… как его зовут? Герхарда. Да. Хотела бы?
— Нет!!! — Каро даже отшатнулась в ужасе. — Эту гадину… да ее только раздавить и можно!
— Вот видишь, — кивнула императрица. — А теперь еще раз — так ли уж плох Даниэль, как ты сама себе внушила? А может, просто раньше некому было научить его всему тому, чему с детства учили тебя? Разве у тебя самой сразу все получалось? И разве от тебя требовали сразу стать идеальной? И, в конце концов, разве ты ею стала?
— Нет… — тихо отозвалась Каро, растерянно перебирая кончик косы.
— У тебя всегда были мы — мать, подруга, учителя и наставники. А он остался один, а потом ему четыре года целенаправленно коверкали душу. Меняли, делали удобным для своих целей. И ничего не предлагали взамен. ТЫ сейчас делаешь то же самое. Ломаешь то, что есть, чтобы получить то, что будет УДОБНО. Удобно для тебя. А он? Он тоже живой. Тоже чувствует боль. Может, стоит об этом подумать, а не злиться?
Каро упрямо мотнула головой и… вдруг, словно увидела Дана прямо перед собой. И его несчастные глаза, и его упрямство, которое раньше ее бесило, теперь все это повернулось другой стороной. Его растерянность и боль, когда ВСЕ, кто еще недавно носил на руках, отвернулись и бросили. Его одиночество и слезы. И его отчаянную ярость, и готовность не сдаваться, даже если противники сильнее — тогда, в парке. А потом — себя! ЕГО глазами…