Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
– Тут главная идея насчет революции машин, – начал объяснять Джеймс.
Володя вздрогнул, а князь, поморщившись, поправил:
– Бунта. Кстати, Джеймс, а почему вдруг Мосфильм?
– Ну, у вас здесь такие технологии, – улыбнулся режиссер. – Голливуду лет десять догонять.
– Так, теперь о главном, – перебил его князь, с извиняющейся улыбкой. – Сейчас у Джеймса совершенно новая идея. Три-дэ интерактивный эпический фильм-игра с полным эффектом присутствия. И необычной концепцией. Джеймс?
– Значит, так, – Джеймс потер ладони, глаза его воодушевленно заблестели. – Инопланетяне. Трехметровые. Голубые. Полосатые. И с хвостом.
– А зачем голубые? – удивился Володя.
– Интересно, – отмахнулся Джеймс. – Еще планета. Тоже чтоб красиво. Как наш тропический лес, только в десять раз ярче. Чтоб у зрителей дух захватывало. И туда, в инопланетное племя, попадает наш землянин. Он сначала совсем чужой, но постепенно меняется, и как бы превращается в одного из них. И понимает, что…
– А как?
– Что как?
– Ну, как он превращается? – уточнил Володя. – Если они трехметровые и с хвостом. И голубые.
Джеймс задумался, недовольно хмурясь.
– Тут основная идея, – объяснил он, – что зритель вместе с этим землянином, маленьким, слабым, больным – душевно и физически, и более того – даже увечным – тоже как бы переживает чудо превращения в совершенное гармоничное существо.
– А пусть он во сне, – предложил Владимир. – Ну, то есть, когда не спит – он обычный, маленький и слабый. И пусть даже увечный. А когда засыпает – превращается совсем в другого человека.
Он запнулся и дрогнул. И добавил:
– Или не человека.
– Ну, это все-таки не совсем то…
– А потом вдруг оказывается, что это все не во сне, а на самом деле.
– А что, в целом интересная идея, – задумался Джеймс. – Да, и главное – революция!
– Что?! – хором спросили князь и Володя.
– Ну, чтоб красиво. И интересно. Революция.
– Это некрасиво, – нахмурившись, отозвался князь. – И неинтересно.
– А если как бы мультфильм? И летающие цветные ящерицы?
– Если мультфильм и ящерицы – то можно, – подумав, разрешил князь.
– Вроде светлеет, а? – неуверенно спросил Валериан.
– Ну, – засомневался Васильев, раскуривая вонючую самокрутку. Закашлялся. – Может, и да.
– Алеша-то ушел, – вздохнув, сообщил Валериан.
– Да ну? Как это? Куда?
– А не знаю. Собрался вот, и…
Он помолчал. Потом договорил, отводя глаза:
– Я ведь тут… это… Ну, шли мы мимо той, первой могилы. Вчерашней.
– Ну?
– А там шевелится что-то.
– Да ну?
– Что ты заладил – ну, ну! Не лошадь я. Человек.
– Гм.
– Да, говорю, человек там был. Раненый. Недобитый.
– Так раненый или недобитый?
– Да не цепляйся ты к словам, Васильич, и так тошно! Священник вроде. Святой отец там, среди них, один был. Вот он и пытался выбраться. Увидел меня, кричит: «Помоги!». Так тихо кричит, но я слышу.
– А ты?
– А я – что. Страшно мне стало, Васильич. Кто я против них? Блоха против человека. Генералов убили. А я? Я что?
Старик Васильев молчал, забыв про дымящуюся в пальцах самокрутку.
– И что? – наконец глухо спросил он.
– И я…
Валериан вздохнул. Отвел глаза. Договорил тихо:
– Я сказал могильщикам, которые со мной шли – закапывайте.
– И что?
– И они землей его забросали, Васильич. Живого. А я не бросал, нет. Я смотрел, но… Что ты теперь на меня уставился так?! Что?
Он запнулся. Посмотрел на Васильева жалобными, мокрыми от слез, собачьими глазами. Пробормотал:
– Вот и он так посмотрел на меня, Алеша. Он это видел все. А может, просто знал. Он ничего не сказал, просто посмотрел. Как будто я не пойму, если сказать. Как будто я не человек, а… Посмотрел, а потом ушел. Вот как ты сейчас. Васильич!
Васильев сплюнул самокрутку на землю, раздавил и, вздернув худые плечи, пошел прочь.
– Ушел, как дурак! – крикнул ему вслед Валериан со слезами в голосе. – Ушел, как будто есть куда идти! Как будто где-то может быть по-другому!
Васильев не ответил и не обернулся.
Над Пятигорском медленно светлело небо, поднималось солнце, пятная стальные ощетинившиеся облака кровавыми метками…
Наталья Анискова. Отсрочка
Хмур и сер был Петроград весной восемнадцатого года. Разорен и непригляден, как избитый в переулке пьянчужка. Опасно, смертельно опасно было выделяться в этой разрухе благополучием. Впрочем, у кого оно осталось, то благополучие?
К примеру, дамочка в шляпке, спешащая по Дивенской, несмотря на муфту, вуальку и ботики на резиновых каблучках, впечатления благополучной не производила: сразу видно было, что не всё у дамочки гладко – торопилась, плечиком нервно поводила. Не променад она совершала на Дивенской.
Матильда Феликсовна Кшесинская, в недавнем прошлом звезда и слава императорского балета, и впрямь вышла не на прогулку. По Дивенской Матильду Феликсовну гнало тайное и безотлагательное дело.
Впервые она услышала об архивариусе более четверти века назад, когда заканчивала императорское театральное училище. Перед выпускным спектаклем воспитанниц-пепиньерок взбудоражила странная история, которой дали совершенно мистическое объяснение.
Спектакль близился, поделены были роли, пошиты костюмы, отработана половина репетиций. Перемен в составе случиться уже не могло, однако… Исполнительница одной из ведущих партий, отличница Карпухина выбыла из спектакля, неожиданно оказавшись в тягости. Заменила Карпухину пепиньерка из кордебалета, Зоенька Филатова. Казалось бы – скандал и конфуз, но дело выходило более житейское, чем загадочное, таковы уж легкомысленные балеруньи. Однако же Карпухина была вовсе не легкомысленна, а педантична и замкнута, тишайшим образом обитала в дортуаре с десятком других воспитанниц и одна нигде не бывала. Не менее странной оказалась замена выбывшей исполнительницы именно Зоенькой, даже в кордебалете не блиставшей. Странен был и победный блеск в глазах Филатовой – будто не везение свалилось на нее, а пепиньерка собственноручно устроила и чужую беременность, и замену. Вскоре меж воспитанниц зашелестел слух: не просто так торжествует Зоенька, а действительно постаралась, есть в Петербурге некий архивариус, способный переписать судьбу человека…