Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
– Да, разумеется. Сколько скажете, – Матильда щелкнула ридикюлем, взглянула вопросительно.
– Нет-нет, голубушка, дело обстоит иначе, – выставил перед ней ладони старичок. – Деньги и прочие материальные ценности меня не интересуют.
– Но как же?..
– Расскажите для начала, Матильда Феликсовна, чего вы хотите.
– Спасите его! – подалась вперед Матильда, вцепляясь в стол. – Спасите, не дайте ему погибнуть!
Маля Кшесинская пропала в семнадцать лет. Шел девяностый год, был выпускной спектакль – тот самый, ради которого переписывала свою участь Зоенька Филатова. По традиции экзамен в Императорском Театральном училище проходил неизменно при полном участии венценосной семьи: после спектакля лучших учениц представляли государю. Пепиньерки станцевали
– Матильда! Немедленно приведи себя в порядок! Государь Александр Александрович ждет!
Оказывается, император при виде лучших учениц громко поинтересовался: «А где же Кшесинская?» Отчего пришла Александру на ум ее фамилия – вспомнил ли он знаменитого танцора Феликса Кшесинского, отца Матильды, или что иное толкнуло императора задать сакраментальный вопрос, – осталось неизвестным.
По окончании парадной части удостоенных вниманием государя выпускниц пригласили на торжественный ужин. Император велел усадить Кшесинскую рядом с наследником Николаем Александровичем и наказал не флиртовать слишком. Тогда Маля и пропала. Они с наследником поздоровались, зарделись, отвели взгляды, и стало вдруг не до флирта, обоим.
Прошло два года до тех пор, когда им довелось говорить снова – уже в доме Кшесинских, куда Николай Александрович явился с визитом. Потом пролетели еще два месяца, и Матильда перебралась в собственный дом на Английском проспекте, где Ники стал гостем частым и желанным.
«Фаворитка» – слово величественное и гадкое одновременно. Маля понимала, что статус этот никогда не сменится на более официальный. Но что статус, когда рядом был Ники, близкий, как собственная душа, и родной, как собственное тело. «Второй и вторая» – прозвала их союз Матильда: Ники предстояло править под именем Николая Второго, а она в театральной среде пока еще звалась «второй Кшесинской» – после отца.
Их общая жизнь, устроенная почти по-семейному, тихо и ладно шла два года, пока его высочеству не пришло время жениться – разумеется, на особе королевской крови. Ники остановил выбор на Алисе Гессенской, особе разумной и дружелюбной.
Смурной и муторной стала для Матильды весна девяносто четвертого года. Официально, для света, Николай с фавориткой расстался, но выбирался тайком – нечасто. Днями она репетировала, вечерами танцевала, а ночами выла от тоски и бессилия.
Понемногу всё вошло в берега: Маля свыклась и с «гессенской мухой», и с ненавистью, лившейся из императорской ложи, когда венценосное семейство бывало на премьерах, и с полной секретностью, которую «второй и вторая» отныне соблюдали. Их сын получил отчество Сергеевич – по имени великого князя Сергея Михайловича, изображавшего покровителя Матильды. Так, с двойным дном, прошло двадцать три года, а потом грянул бунт, прозванный революцией.
Теперь Матильда тряслась крупной дрожью перед сухоньким старичком и повторяла:
– Спасите его! Умоляю, спасите!
– Вы сейчас говорите о… – Старичок взглянул на потолок.
– Да. Я говорю о его императорском величестве.
Хозяин откинулся на спинку кресла, соединив кончики пальцев, и глянул огорченно.
– Ох, Матильда Феликсовна… Сознаете ли вы, о чем просите?
– Да. Сознаю. Я прошу вас спасти от гибели дорогого мне человека, – отчеканила Кшесинская.
Вениамин Карлович помолчал, собираясь со словами.
– Видите ли, голубушка… Участь человека предначертана и невозможно ее изменить радикально. Вспомните Наполеона Буонапарте. Когда он отправился в ссылку на остров Эльба, бывшая супруга, Жозефина Богарне, купила корсиканцу свободу. Буонапарте получил отсрочку на сто дней, после чего снова попал в ссылку. Вспомните несчастного Людовика Шестнадцатого. Преданный роялист, маркиз де Лавальер,
Матильда прикусила нижнюю губу и кивнула.
– Так что же, Николая… Александровича нельзя спасти?
Вениамин Карлович откашлялся и продолжил вкрадчиво:
– Стоит ли препятствовать естественному ходу вещей, недешево расплачиваясь за это?.. Подумайте, голубушка.
– Я подумала, – хрипло ответила Матильда и сжала губы.
Проводив Матильду, Вениамин Карлович вернулся в библиотеку, прошелся вдоль стены, трогая корешки книг. Большое хозяйство, хлопотное. Книга судеб – всего лишь метафора, этих книг на самом деле десятки тысяч, и число их растет с каждым годом. Вениамин Карлович уже и не помнил с точностью, сколько лет был хранителем библиотеки. Больше трехсот лет. Или даже четыреста. Долгая, очень долгая служба выпала Вениамину Карловичу, и окончания ее не предвиделось. Хранитель следит за библиотекой, пока жив. А жив он – пока есть просители, жаждущие переписать свою или чужую участь, пока платят, чем могут, увеличивая тем самым силы хранителя.
Вениамин Карлович отыскал нужный фолиант, снял с полки, пролистал. Николай Александрович Романов. Не предназначенный для престола наследник. Ему намечено было потерять корону так или иначе: не надев, сняв по собственной воле, утратив. Так и вышло. Править Николай Романов больше не сможет, даже если избежит записанной на следующей странице гибели под пулями.
Вениамин Карлович взялся за стило и начал соскребать с пергамента буквы, покачивая головой. Опасную сделку заключила балерина. Николай Романов не просто человек. Он монарх, пускай и бывший, чья судьба естественным образом определяет участь подданных. Всех подданных, всего населения Российской империи. Когда приходит балеринка, которой страстно хочется танцевать в спектакле, когда является жаждущая замуж девица, когда чиновник двенадцатого класса мечтает о восьмом – это почти никого не касается. Жизненная участь подобных просителей затрагивает немногих. Роли, классы, чины, достижения, союзы – кого это волнует? Почти никого. Здесь же случай совершенно иной. Прецеденты переписывания монарших судеб редки – оно и понятно, не так уж много у нас монархов. И все подобные попытки, как одна, заканчиваются кровопролитием.
Однако уговор есть уговор. Вениамин Карлович терпеливо очищал пергамент и думал о своем.
Николай очнулся и не сразу сообразил, где он. Темнота, сравнительно мягкий диван и оглушительный рев. Рев мчащего в неизвестном направлении мотора, понял Николай. Рядом смутно угадывался профиль царевича. Николай на ощупь отыскал руку сына, пожал легонько. Тот откликнулся нервным, яростным пожатием. Перепуган, понял Николай. Что же произошло, пока он был в беспамятстве? Где девочки? Аликс?
Разглядеть водителя не представлялось возможным. За окнами время от времени проносились пятна смутных очертаний – то ли деревья, то ли здания. В такой тьме об ориентации на местности речи не было. Да и какой в том прок? Очевидно, бывшее венценосное семейство вновь похитили, хорошо, если в полном составе – и сейчас доставляют куда полагается. Доставят и начнут. От этой мысли делалось тошно. Что бы там ни начали, от чествований до пыток…
Снова от Николая ничего не зависело. Кроме исполнения навязываемой роли с хорошей миной. Устал. Устал он от этих ролей, которые равно чужды – и царская, и арестантская. Может, стоило уже двадцать с лишним лет назад отречься, жениться на Мале и быть просто князем?.. Как знать, возможно, при Мише не случилось бы нынешнего бунта и разгула. Однако не случилось бы и Алексея, и девочек…