Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
Шрифт:
Нет, были, конечно, и совещания, но они проводились спешно, перед уроками или, наоборот, вечером, когда учителя уставали и мыслями уже были дома. То ли дело педагогический совет! Скрупулезный в тратах средств, поступивших от государства и меценатов, Александр Платонович никогда не ругал себя за то, что выделил для заседаний совета специальный зал и, не скупясь, отделал его. Зал был воплощенной гармонией форм, которая, по мнению Муравьева, заключалась в римско-греческой строгости с малой долей русского пафоса.
Венецианские стекла в тяжелых рамах, фисташковые стены с мраморными пилястрами, большой официальный портрет государя, черного дуба огромный стол, окруженный дубовыми же тяжелыми стульями… Всё придавало происходящему здесь оттенок монументальной значительности.
В таких условиях идея абсолютного порядка с удовольствием могла проявить себя и в гармонии ситуации!
Гармония начиналась с девятичасовым звонком, который в субботу звал не гимназистов на уроки, а учителей на педагогический совет. Со звонком в зал входили учителя и классные наставники, рассаживались, раскладывали бумаги, сторож Михеич разносил чай с лимоном.
Александру Платоновичу казалось очень важным, что чай разносит именно сторож. В этом было что-то от девятнадцатого века, от традиций классического образования, которым хотелось следовать. Да и Михеич, осознавая, какая важная миссия ждет его в субботу, вел себя на службе с необходимой на его должности ответственностью.
Нарушить гармонию ситуации могли только неуместные замечания учителя истории Полупанова. Довольно часто Михеич забывал, что Полупанов пьет чай без лимона. В таком случае учитель истории раздраженно спрашивал, нельзя ли подавать лимон отдельно, на тарелочке, чтобы всякий желающий сам клал его в чай.
С точки зрения Александра Платоновича, такой вариант был абсолютно неприемлем! Бумаги, классные журналы, документы – и вдруг среди них тарелочка с нарезанным лимоном… Нонсенс! К тому же собирались учителя не на чаепитие, и привлечение излишнего внимания к столь незначительной детали действа, именуемого педагогическим советом, гармонию ситуации сразу нарушало.
Поэтому Александр Платонович внутренне поблагодарил учителя философии Журихина, когда тот на одном из заседаний после реплики Полупанова по поводу тарелочки с лимоном серьезным тоном добавил: «Да, Михеич, и баранки с пряниками в следующий раз не забудьте!» Все рассмеялись, и Полупанов с тех пор про тарелочку ничего не говорил. Однако делал всё, чтобы в момент разноса чая показать свое недовольство.
Вот и сейчас, хотя Михеич не забыл налить ему чай без лимона, Полупанов брезгливо оглядел стакан (не прячется ли где-нибудь хитрый цитрусовый?) и начал медленно мешать в стакане ложечкой. При этом всем изгибом своей фигуры, всей своей позой историк выказывал что-то вроде: «Да, у меня чай без лимона, но я всё равно оскорблен, потому что нет никакой гарантии, что в следующий раз я получу то, что желаю… А говорить на эту тему мне мешает недовольство начальства и ирония общественного мнения!»
И Александру Платоновичу вдруг показалось, что Полупанов – символ, воплощение русского народа. Народа, который будет недоволен, даже если у него в стакане чай, которого ему хочется. Наличие в стакане нужного чая даже огорчит его сильнее, чем подвернувшийся лимон! Потому что тогда не будет повода обижаться и высказывать мысли о блюдечках и тарелочках. А когда нет повода обижаться, это обиднее всего! Но в том-то и состояла серьезность миссии Александра Платоновича, что служить идее порядка судьба предначертала ему в стране, населенной такими вот Полупановыми.
Первая часть Педагогического совета обычно посвящалась решению нудных текущих вопросов, и Александр Платонович вел ее машинально, как бы в полусне, полностью погрузившись в сладкую гармонию ситуации и ощущая ее каждой клеточкой тела. Вернее, он уже и тела своего не ощущал отдельно от темно-синего выходного мундира и даже от высокого кожаного кресла с подлокотниками в виде львов, которое между собой учителя иронично называли троном. И сам Муравьев, и его мундир, и кресло сливались в некое общее понятие «директор Первой гимназии».
Пока учителя обменивались с классными наставниками сведениями о неуспевающих и обсуждали меры, которые надлежало к ним брать, мысли в голове Александра Платоновича текли своим чередом. Он думал о предназначении первой части педагогического совета, на которой важные вопросы не решаются. Да, обсудить лентяев можно и на совещании. Да, зачитываемые сейчас сообщения можно повесить в печатном виде в учительской комнате, впрочем, это и будет сделано.
Но, чтобы решать вопросы серьезные, основополагающие, нужно быть к этому готовыми. Спортсмен перед состязанием разминает мышцы тренировкой. Охотник, прежде чем выстрелить в вальдшнепа, целится в макушки деревьев, готовя глаз к ювелирной работе. Наконец, и в храм человек не сразу заходит, покупая в притворе свечи и готовя душу к молитве. Вот и первая часть совета нужна, чтобы из суетного мира обыденности перейти к высоким вопросам педагогики.
Так размышлял Александр Платонович, вполуха слушая беседу учителей. Оживился он всего один раз, когда речь зашла об отпетых хулиганах, которые имелись в Первой гимназии, как и в любой другой. Хулиганами были Боборыкин, Шольц, Талызин и Неучев. Они курили после уроков, слушали ужасную музыку и заводили ее на вечеринках, дурно влияя на остальных гимназистов. Они могли заговорить с педагогом в вызывающем тоне, лихо носились на мотоциклах и однажды на спор перевернули кадку с пальмой, стоявшую у гардероба.
Но, странное дело, Муравьев вовсе не разделял праведного гнева педагогов и инспектора старших классов Цветаева. Конечно, поступки «четырех мушкетеров» были возмутительны, но они странным образом вписывались в гармонию ситуаций, называемых учебой и воспитанием.
Гимназия без хулиганов была бы каким-то неестественным (а значит, и негармоничным) явлением вроде вишни без косточек или застолья без перебравшего гостя. За то, что мальчики взяли на себя тяжкую, но необходимую миссию представлять ходячие примеры бессилия педагогической науки, Александр Платонович даже в какой-то мере был им благодарен.