Империя ненависти
Шрифт:
— У тебя только гольф и несколько международных звонков в эти выходные. Нигде не было мелкого шрифта про Лондон.
— Срочная работа.
— Тогда лети по своим делам. — я вырываю Айпад из его рук, дыша так резко, как загнанный в угол зверь. — И смотри на меня, когда говоришь со мной.
Он медленно поднимает голову, его лицо чистый лист без эмоций. Пустота, которую никто не собирается заполнять.
И самое ужасное, что он выглядит так, словно находится в своей стихии, чрезвычайно красивый в брюках цвета хаки
Почему я так беспокоилась о том, чтобы снова рассказать ему об этом? Не похоже, что ему есть дело.
Никогда не волновало и никогда не будет волновать.
— Я знаю твое лицо, Николь. Нет необходимости постоянно поклоняться его алтарю. — он делает паузу. — Если я еще не уточнил, у тебя нет выбора, и ты полетишь со мной в качестве моей помощницы.
— Это выходные.
— К чему ты клонишь?
— Я не хочу лететь в Англию.
— То, что ты хочешь, для меня ни черта не значит. Мы летим, и точка.
— А если я откажусь?
Он наклоняет голову в сторону.
— В твоем контракте нет опции отказа. Если только ты не уволишься, конечно.
— Я не могу оставить Джея одного.
— Именно поэтому он летит с нами. Время, которое ты потратила на стенания, можно было потратить на бронирование билетов на самолет.
Он выхватывает Айпад из моих пальцев и возвращается к пролистыванию сайта BBC, потому что я слышала, как он однажды упомянул, что американские новостные агентства ненадежны.
Я ненавижу то, что я храню все, что он говорит, что я помню первое слово, которое он сказал мне — персики — и каждое наше общение с тех пор.
Я ненавижу то, что раньше я искала его подарки на свои дни рождения первой. Его мама выбирала их, и это было обязательно, но я все равно считала, что они от него.
И все равно смотрела на них, когда становилось тяжело и мир захлопывался передо мной.
Особенно на тот предмет, который я так хорошо прятала.
Он тянется за стаканом воды одновременно со мной. Наши пальцы соприкасаются на секунду, две…
Он внезапно отдергивает руку, встает и идет в комнату.
Моя рука дрожит, когда я наливаю воду и выпиваю ее всю. Но никакое количество воды не может погасить огонь внутри меня.
Или знакомое чувство, поднимающее свою уродливую голову из прошлого.
Тот факт, что сколько бы я ни принимала душ и ни чистила кожу, я все равно грязная.
***
Через несколько часов мы уже на пути в Лондон.
Я избегаю приступа паники, наблюдая за тем, как Джейден чуть не описался от волнения из-за того, что летит в самолете в первый раз — точнее, во второй, но он не помнит того полета. Первым классом, потому что не дай Бог Дэниелу лететь другим.
Большую часть полета он игнорировал меня, предпочитая зацикливаться
Однако всякий раз, когда Джей заговаривает с ним, он принимает участие и даже улыбается, ослепляя весь экипаж своими ямочками.
Так что проблема во мне.
Я та, на кого он не хочет обращать внимания.
Та, которая без нужды и смущения рассказала ему все, надеясь, что он, наконец, увидит мою сторону истории.
Не чью-то другую. Мою.
Через два часа Джей проваливается в сон, его шея неловко выгибается. Я качаю головой, укладывая его в более удобное положение.
При этом стараюсь не обращать внимания на Дэниела, который сидит напротив и по-прежнему игнорирует меня.
Когда обслуживающий персонал приносит еду, он наотрез отказывается от нее.
Я роюсь в сумке и достаю маленький сэндвич, который я приготовила, затем кладу его и леденец на его стол.
— Убери их, — говорит он, не глядя на меня.
— Я взяла их не для тебя. Они просто случайно оказались у меня, так что ты можешь поесть.
— Нет.
— Тогда я тоже не стану есть.
Он наклоняет свой планшет в сторону, смотря на меня.
— Ты лишилась здравого смысла из-за другого часового пояса? Какого черта ты должна голодать из-за того, что я решил не есть?
— Мне нравится компания, когда я ем.
— Весь самолет твоя компания.
— Я не знаю весь самолет. Так что, если не хочешь, чтобы я голодала, можешь съесть этот сэндвич.
— То, что ты голодаешь или набиваешь свой желудок едой, не имеет для меня никакого значения.
Я притворяюсь, что его слова не создают дыры внутри меня, делаю вид, что улыбаюсь и листаю телефон.
Но я не ем.
Видимо, мазохизм одна из моих черт. А может, я пытаюсь проверить, действительно ли я ему безразлична.
Ожидание длится ровно десять минут. С ворчанием он разворачивает сэндвич и откусывает. Он делает паузу, вероятно, его тошнит, но потом медленно жует и глотает.
Я не могу удержаться от ухмылки, когда беру вилку и нож.
— Сотри это, — рычит он.
— Что? — невинно спрашиваю я, откусывая кусочек фрикадельки.
— Эту проклятую улыбку на твоем лице.
От этого она только расширяется, и он издает звук, но ничего не говорит, доедая сэндвич еще за несколько укусов.
— Я сделал это не для тебя.
— Тогда для кого?
— Для себя, чтобы мне не пришлось нести тебя, когда ты упадешь в обморок.
— Как скажешь, Дэн.
Его губы искривляются.
— Не называй меня так.
— Почему? Это обезоруживает тебя?
— Скорее, возмущает. Этот сэндвич пытается найти выход менее гламурным способом, чем то, как он вошел.
Тогда я поняла. Причина его холодных, режущих слов. Ясно, что в глубине его глаз, прямо под поверхностью, есть уязвимость, слабость, которую он старается скрыть.