Империя ненависти
Шрифт:
Его глаза сужаются.
— Может, я все-таки найду сыновей ее мужа. Сделаю одолжение миру и избавлюсь от золотоискателей.
— Ты серьезно?
— На сто процентов. Хотя позволить ей сосать морщинистый член еще несколько лет тоже заманчиво.
— Разве ты не мстительный?
— Никогда не утверждал обратного.
Он вытаскивает леденец, и я понимаю, что он действительно сосал его все это время.
Он не раздавил его, как обычно.
Моя кровь становится горячей, и в голове материализуется безумная
Отодвинув поднос в сторону, я наклоняюсь и обхватываю леденец губами.
Мои глаза не отрываются от его глаз, пока я сосу конфету. В его голубом взгляде вспыхивает огонь, но затем он отпускает леденец, и на его лице появляется безразличие.
На этот раз я сама раздавливаю леденец, соответствуя тому хаосу, который творится в моей груди.
Он не хочет прикасаться ко мне, не хочет даже видеть меня в сексуальном плане.
Когда-то он был тем, кто требовал трахнуть меня.
Когда-то он был тем, кто зажег мой мир после долгих лет апатичного оцепенения.
Я ему действительно отвратительна, не так ли?
Как и тогда. Все заканчивается, даже не начавшись.
Глава 24
Дэниел
Николь молчала ровно тридцать минут. Это не только рекорд, но это также следует занести в книгу «предупреждающих знаков».
Сначала я сделал вид, что совершенно и полностью увлечен своим Айпадом — несмотря на то, что ничего с ним не делаю. Затем бросил взгляд на чертову палочку от леденца, которой позволил упасть на пол, и тихо спросил объект: какого черта ты сделал, чтобы испортить ей настроение?
Может, тебе стоит спросить себя, приятель, тихо ответил он.
А может, это был демоноподобный ангел, раскачивающийся на моем плече.
Наконец, я позволил Айпаду лечь на колени и направил взгляд на ее телефон, на котором она зациклилась, будто это ее новый любовник. Каковы шансы, что я смогу поменяться местами с этим телефоном в следующие три секунды?
Я прочищаю горло, но она даже не подает вида, что признает меня, и правильно.
Дело в том, что я, возможно, был гребаным мудаком с тех пор, как она излила мне свое сердце, и это полностью связано с тем, что я понятия не имею, как, блядь, я должен к ней относиться. Если бы я смягчился, это было бы ничем иным, как жалостью к ней, а мы оба этого не хотим.
Так что я разыграл карту мудака. Признаться, не самая лучшая моя карта, но единственная, которую я умею разыгрывать так хорошо.
Но сейчас мне кажется необходимым стряхнуть это мрачное облако, висящее, между нами.
Я обыскиваю наше окружение и вскоре нахожу способ прервать ее роман с телефоном.
— Джей спит в неудобной позе.
Это
Он хнычет, и это заставляет меня улыбаться, представляя его хнычущим и раздраженным Миньоном.
— Похоже, он крепко спит, — говорю я, когда она снова берет телефон, вероятно, намереваясь игнорировать меня до конца полета.
— К счастью, — говорит она беззвучно.
— Он всегда был упрямым?
Она переключает свое внимание с этого чертова телефона и тупо смотрит на меня.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я пытаюсь завязать разговор, чтобы тебе не было скучно весь полет.
— Мы оба знаем, что это неправда, так что либо скажи мне настоящую причину, либо вернись к своему образу мудака и оставь меня в покое.
— Я просто хочу поговорить с тобой. — я вздыхаю. — Теперь ты счастлива?
Клянусь, ее губы дергаются в почти улыбке, но она не показывает этого.
— Это было не так сложно сказать, не так ли?
Я хмыкаю в ответ, и на этот раз она действительно улыбается. И обнаруживаю, что закрываю рот, чтобы не захлебнуться слюной, как гребаная собака.
Господи.
Николь красива в обычных обстоятельствах, но когда она улыбается, все ее лицо светлеет, и вселенная замирает.
По крайней мере, моя.
Она кладет телефон рядом с собой и наклоняется вперед, уделяя мне все свое внимание.
— О чем ты хочешь поговорить?
— Обо всем. О чем угодно.
— Например, о чем?
— Например… о одиннадцати лет назад.
Ее губы дрожат, и она сжимает чехол телефона, рассеянно ковыряясь в нем ногтями.
— Я уже говорила тебе…
— Я не это имел в виду. Меня интересует все, что было до этого.
— Что ты имеешь в виду?
— Та Николь… стервозная, ужасная особа, которая заставляла людей чувствовать себя ниже грязи, была не настоящей, не так ли?
Она смотрит на Джея, на окно, на свои колени — куда угодно, только не на меня.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты точно знаешь, о чем я говорю. Прежняя Николь была личностью, своего рода защитным механизмом.
Ее длинные ресницы порхают по щекам, прежде чем она поднимает взгляд.
— Так что, если это так? Теперь меня простят и дадут золотую медаль?
— Нет, ты все еще была сукой, и твои действия причинили боль многим людям, в частности, Астрид.
И мне. Но я держу это при себе, потому что эмоциональность мне не к лицу.
— Я знаю это, поэтому и не предлагаю оправданий. То, что я сделала, было неправильно, и точка.
— Но мне нужны эти оправдания.
— Зачем?
— Как ты думаешь, зачем? Потому что я хочу понять тебя.