Империя Вечности
Шрифт:
— А кое-кто, — нетвердо проговорил Бонапарт, — пытался меня уверить, что вы не существуете.
«Красный человек» задумчиво покосился на спутника при свете ручного фонаря, но ничего не ответил.
— Можно спросить, куда вы меня ведете?
Молчание.
— И вообще, что происходит?
Ни слова.
Наполеон, дрожа, посмотрел на небо, затянутое рваными тучами.
— Даже не знаю, я как-то ни в чем не уверен, — пробормотал он, и это была чистая правда: силы его давно истощились, а чувство нереальности пропитывало воздух ощутимее ночного мороза.
День выдался долгий и чрезвычайно изматывающий. С одной стороны, senatus consultum [61] наконец утвердил его притязания на трон и право передачи короны будущему наследнику: минута не менее торжественная, чем предстоящая назавтра церемония. Но в то же время Римский Папа Пий VI, поселенный не где-нибудь, а в дворцовой комнате, убранство которой в точности повторяло его спальные покои в Ватикане, отказался вести коронацию на том основании, что Наполеон и Жозефина не венчаны в церкви; пришлось молниеносно устроить обряд в закрытой часовне Тюильри.
61
Сенатус-консульт, так во Франции в период Консульства, Первой и Второй империй назывались акты, изменявшие или дополнявшие конституцию. Фактически они принимались консулом или императором, неформально исходили от сената. Так, посредством сенатус-консульта 4 августа 1802 года Наполеон учредил для себя пожизненное консульство, а 18 мая 1804 года была установлена империя.
С формальностями покончили ближе к полуночи, после чего Жозефина пылко возжелала приступить к исполнению супружеских обязанностей, освященному в глазах Господа, но Бонапарт, как обычно, был холоден и рассеян.
— Не сегодня, дорогая. Боюсь что-нибудь упустить.
С этими словами он поднялся к себе в кабинет, известив секретаря, что хочет уединиться на неопределенный срок. Потом запер дверь, прошелся по роскошно убранной комнате, среди бархатной мебели, витражей со сказочными грифонами, гобеленов с египетскими пейзажами — и замер подобно грозному Зевсу над макетом Нотр-Дам в разрезе. Пристально оглядел ряды куколок, изображающих министров, придворных и прочих знатных лиц, а также пажей, собравшихся в крошечном соборе, и в последний раз мысленно попытался переставить их, продумывая все возможные неожиданности, словно хотел предугадать любой ход неблагосклонной судьбы.
И вдруг заговорил таким официальным тоном: «Придется вам подождать своей очереди, господин ведающий раздачей милостыни», что телохранитель-мамелюк Рустам просунул голову в дверь из соседней комнаты. Наполеон жестом велел ему исчезнуть.
Снова оставшись один, он внезапно почувствовал слабость и ухватился за край письменного стола. Судорожно вдыхая подогретый воздух, завтрашний император часто-часто заморгал. Который час?.. Наполеон достал из кармана часы с боем, но цифры поплыли перед глазами. Сколько же он не спал? Об этом лучше не думать. Бонапарт опустился в кресло, зажмурился, преодолевая неприятную резь в глазах, и провел по лицу ладонью с желтыми пятнами табака. Голова немилосердно кружилась, где-то в туманной дали стучало сердце; между размеренными вдохами Наполеон расслышал, как щелкнул замок, ощутил мимолетный сквозняк и на мгновение решил, что это Рустам решил его проведать. Не услышав вопроса и вообще ни единого звука, он открыл глаза. Похоже, телохранитель остался у себя. Бонапарт был совершенно один.
Вздохнув, он еще несколько раз зажмурился и начал с усилием подниматься на ноги, когда вдруг заметил в дальнем конце комнаты фигуру, озаренную мерцающими бликами. Что это, новый ковер из Египта? Еще одна диковина, очередной трофей Денона? Наполеон хотел отвернуться, но нет — в последнюю секунду он понял, что перед ним человек, причем не кто-нибудь, а… Тут он даже не удивился, ибо часто предвидел эту минуту в грезах, — это был «красный человек».
Долгое время оба хранили молчание.
Потом Бонапарт смущенно откашлялся и произнес:
— Мы не виделись с той самой встречи в Египте.
Нежданный посетитель в охристом тюрбане, в серебряной маске и багровом плаще замер со скрещенными руками, будто статуя.
— Вы пришли мне что-то сказать? — спросил Наполеон. И, уже не сдержавшись, пытаясь взять ситуацию под контроль, прикрикнул: — Отвечайте же!
Едва заметный кивок. И вот наконец послышался голос, начисто лишенный акцента и словно пробившийся через толщу сна:
— Настала пора вспомнить прошлое.
В то же мгновение поток мыслей Наполеона смешался, вскипел и иссяк, в точности как это было внутри Великой пирамиды. Краски, запахи, чувства — размазались, расплылись, и, не успев опомниться или вновь овладеть собственным телом, без пяти минут император уже шагал по темным переулкам вслед за пророком, будто верный пес на поводке.
— По-моему, это не самая подходящая ночь, — заметил Бонапарт, минуя увитую лозами шпалеру. — Не лучше ли оставить подобные размышления на будущее, когда у меня появится больше времени?
«Красный человек» скептически посмотрел на него и отозвался все тем же жутким голосом:
— Увы, мне кажется, у вас его будет более чем достаточно.
Наполеон передернулся в ознобе.
— Это пророчество?
— А тут и не нужно быть пророком.
— Извините, но к чему предаваться воспоминаниям в такую ночь, ночь накануне моего второго рождения?
Мистик не отвечал.
— Я ведь совсем не тщеславен, — не сдавался Наполеон. — Мои достижения, мои заслуги, они…
— Сами за себя говорят? — «Красный человек» словно читал его мысли. — Вот почему мы не станем на них останавливаться, — прибавил он и предостерегающе поднял руку: — А теперь прошу вас, не отставайте. Тропа, на которую мы ступаем, нечасто слышала шаги консулов и еще реже — поступь императоров.
А что же было потом? Вроде бы мост через Сену? Левобережный лабиринт, и за ним — Латинский квартал? И… неужели — та скверная улочка Юшетт? Позднее все воспоминания будут указывать на это, однако Наполеон так и не сможет восстановить подробностей. Казалось, они с «красным человеком» попросту нырнули в сумеречную путаницу трущоб поблизости от Лувра, где взгляд Бонапарта не различал ни одной знакомой детали. Они как во сне скользили по мостовым среди сугробов и конского навоза, кренящихся ветхих строений и бешено качающихся фонарей; ведьмоподобные дамы и их кавалеры, похожие на пиратов, с громким хохотом торопились мимо и не оглядывались. И все это время где-то в вышине одинокий слепой скрипач наигрывал «Турецкий марш», точь-в-точь как тот мальчишка на мачте злополучного «Ориента»…
В унылой гостинице их встретила суровая консьержка, распекавшая должника-постояльца, но и она без звука пропустила странных ночных гостей. Они двинулись вверх по винтовой лестнице. Во всем здании не было ни единой прочной ступеньки, ни единой двери, которая крепко держалась бы на своих петлях, и ни единой пары половиц, что не грозили бы разверзнуться под ногами. Казалось, гостиница так же искала скорой гибели, как и любой, кто входил туда. Воспоминание ужалило Наполеона, будто злая пчела.