Империя Вечности
Шрифт:
— Человеческий взгляд на вещи, мой мальчик. Разве это не ваш конек?
— Ну да, разумеется.
— Но только не мой, вы хотите сказать? А я, значит, бессердечный и черствый старик?
— Тот, кто так любит свою собаку, — ответил Ринд, покосившись на Наполеона, — не может не иметь сердца.
— Это уж точно! — рассмеялся сэр Гарднер и потрепал терьера за холку. — Чистая правда. А знаете, что удивляет меня? И даже радует? Кажется, вы впервые не возразили на мое предложение отправиться в Египет.
— Возможно, я просто устал возражать.
— И наконец решились? Пожалуйста, скажите, что это так.
— Пожалуй, — начал молодой человек, вспомнив слова Гамильтона, — я еще подумаю.
— Только представьте: я мог бы стать вашим Августом, а вы — моим Элием Галлом.
— Если речь о деньгах, то я их не приму.
— Деньги? Вздор. При чем здесь деньги? Это же ради вашей книги. И главное, здоровья.
— А как насчет вашего собственного здоровья? — Ринд не любил, когда затрагивали тему его болезни. — С тех пор как вы вернулись из Уэльса, только и сетуете на недостаток впечатлений. Хотите стать моим провожатым?
На лице археолога появилось странное выражение.
— Я бы с радостью, — произнес он, — но у меня здесь дела.
— Да ведь у вас еще меньше причин отказываться. И туристический путеводитель наверняка нужно время от времени обновлять?
— Время от времени.
— И Элий Галл будет счастлив странствовать в обществе своего императора.
— Конечно-конечно, я бы с огромным удовольствием.
— Тогда почему вы отпираетесь?
— Отпираюсь?
— Ну да. Какая у вас может быть отговорка?
Внезапно Наполеон метнулся прочь с колен хозяина и лег на коврик у камина. Сэр Гарднер едва заметил обиженный взгляд своего любимца.
— Видите ли… Я уже говорил, что у меня тоже есть сердце, верно?
Ринд непонимающе пожал плечами.
— Так вот, я уже давно собирался вам сказать… Насчет моих дел, обязательств… моих отлучек в Уэльс. — Археолог вдруг встал, подошел к камину и бесцельно разворошил угли. — Бог знает, что вы могли вообразить, — нет, правда, как это глупо… — Он открыл было рот для объяснений, но оборвал себя на полуслове. — Да нет, серьезно. — Сэр Гарднер вздохнул. — Даже не знаю, нелепость какая-то… — Потыкав дрова кочергой, он повернулся, взглянул собеседнику прямо в глаза и целых десять секунд не произносил ни слова.
Молодой человек уже и не знал, куда смотреть, когда наконец услышал:
— Вообще-то, я добиваюсь внимания одной леди… — Даже в мерцающем свете камина было заметно, как сэр Гарднер залился краской. — Леди, вы понимаете?
— А… Ну да, — только и вымолвил потрясенный Ринд.
Хозяин дома вновь пошевелил дрова и рассеянно разворошил тлеющие угли.
— Это мисс Каролина Лукас. Дочь коннозаводчика из Уэльса. Тридцати трех лет от роду. У этой восхитительной девушки вольный нрав, необычайная чуткость к людям и самый утонченный вкус. Скоро она опять наведается в Лондон, и я был бы счастлив пригласить ее на обед.
У Ринда возникло чувство, будто хозяин спрашивает у него разрешения.
— Сэр Гарднер… — Он растерялся, подыскивая нужные слова. — Сочту за честь, если вы нас познакомите.
Археолог отвернулся к растревоженному огню.
— Она для меня очень много значит. Вернувшись из Египта, я столько лет искал такую девушку.
— Конечно, сэр Гарднер. Очень рад за вас… То есть могу ли я чем-то помочь?
Однако собеседник вешал кочергу на крюк и явно пропустил его слова мимо ушей, думая лишь о том, чтобы вернуть себе самообладание.
— Ну ладно, — сказал он, опускаясь обратно в кресло. — О чем, бишь, мы говорили? На чем остановились?
— Э-э-э… Кажется, на изумрудах.
— Точно. Изумрудные копи. Клеопатра… — Сэр Гарднер не то жалобно, не то иронично улыбнулся. — Как же мы ухитрились отвлечься от подобной темы?
В ответ Наполеон заворчал на коврике.
Между тем беседа быстро поменяла русло, и нельзя сказать, чтобы Ринда это слишком опечалило. Неожиданное откровение заставило его прозреть: оказывается, далеко не за каждой крепостной стеной скрываются тайны мирового значения, и в мире, пожалуй, найдется не много кладов, которые охранялись бы так же ревностно, как личные переживания британского джентльмена. Оставалось гадать: что, если и прочие странности, умолчания и туманные высказывания сэра Гарднера объясняются столь же невинными причинами? Вдруг и запретные дневники содержат всего лишь личные записи, а то и любовные письма? Разве этого не достаточно, чтобы беречь их пуще глаза?
Если до сих пор молодой шотландец поочередно сдавал позиции: проникся величием Египта, поддался чарам рассказов Вивана Денона, подпал под очарование легенды о чертоге и даже начал задумываться, не на самом ли деле жрецы древней цивилизации обладали сверхъестественной силой обожествлять людей, — то теперь усомнился.
А если в конце концов история сведется к банальным сердечным секретам?
Но нет, опомнился он, такое просто невозможно. Это было бы еще фантастичнее всех прежних предположений. Уж лучше поверить словам У. Р. Гамильтона. Как же иначе? Ведь этот человек бился над разгадкой тайны много дольше, точнее, в два раза дольше, чем Ринд вообще жил на свете. Даже если оставить в стороне все прочие доказательства, косвенные и не очень, богатый опыт Гамильтона сам по себе представлял крепостную стену, о которую вот уже столько времени безнадежно разбивались валы юношеского сарказма, излучаемого знатоком национальных реликвий.
И тем не менее в душе молодого человека уже зрела догадка, связанная с именем Неопатры и неожиданным признанием сэра Гарднера. Во всей этой истории непременно должна быть замешана женщина.
Глава двенадцатая
AQUILA RAPAX
Девятнадцатого января тысяча восемьсот тринадцатого года, вооружившись небольшим арсеналом из теорий заговоров и религиозных тайн, Наполеон встретился с Папой Пием Седьмым. Бонапарт пребывал в скверном расположении духа, что объяснялось недавним унизительным отступлением из Москвы. К этому времени понтифик вот уже более трех лет содержался под французским надзором.
— Ваше святейшество, вы, наверное, слышали о святом Малахии?
— Святой Малахия? — переспросил Пий, стоя посреди натопленных папских апартаментов и сжимая за спиной четки. — Вы имеете в виду архиепископа двенадцатого столетия из Армы? Разумеется, сын мой, а почему вы спрашиваете?
— Насколько мне известно, ему дано было узреть всех будущих Пап в особом видении свыше, которое он записал и представил Папе Иннокентию Второму.
Губы понтифика растянулись в улыбке.