Империя зла
Шрифт:
— Зачем это?
— Я так хочу. Пора тебе входить в курс дела, ты же займешь мое место. Потом. Когда придет время.
Не объяснять же ей, что в Москве небезопасно. От Хортицы до польской границы не так уж далеко, больше шансов прорваться, если что-то пойдет не так.
Только бы Первый дал добро. Может ведь и не отпустить. Даже скорее всего не отпустит. Выпить бы…
Разрешение на вылет пришло удивительно быстро.
Вэвэшники приближались.
Иван огляделся в поисках чего-либо, что помогло бы в схватке. Желательно поувесистее. Увы, самым грозным оружием поблизости
Вертухаи отдубасят его дубинками-электрошокерами. То есть попытаются. А если не сумеют, им займется группа быстрого реагирования. У Жукова было время, чтобы выяснить порядок действий внутренних войск в случае неповиновения отдельных рабов, массовых волнений и даже бунтов целых трудовых лагерей. Бунт поспособствовал бы побегу — под шумок ведь проще улизнуть.
— Эй, парень, не дури! — Кто из вертухаев хотел его образумить, непонятно, под респираторами не видно шевеление губ.
Не дурить? Не собирался даже. Разве это глупо — не позволить причинить себе вред?
Пока же он соображал, как быть, чем встретить служивых, Илья Степанович вовсю работал за двоих. Наверное, уже вычеркнул напарника из списка живых.
Вэвэшники все ближе. Не торопятся, сбавили шаг. Жертва в ловушке, окружили, не уйдет — так чего бегать-то?
«Найди Барса».
«Ага, сейчас. Уже бегу, отец, уже ищу».
Иван поежился, представив, как шокеры касаются кожи, и тело его, изогнувшись в конвульсиях, падает. Если не повезет, сердце остановится. Поэтому важно не дать вообще прикоснуться к себе. И все равно шансов на победу нет. Предположим, раскидает он вэвэшников и вырвется из цеха. Дальше-то что? Перепрыгнет два забора и переплывет брасом Днепр? Нет шансов. Но кто сказал, что безнадега помешает ему сражаться?
Ну, кто самый смелый?!
Взвыла сирена. Тревожно взвыла, с надрывом.
Вэвэшники застыли с дубинками в руках, только переглядывались из-за солнцезащитных очков. Моргнул свет. Конвейеры на миг встали, вырубились компрессоры. Весь цех на долгую секунду затих. И в тишине этой вой сирены показался просто оглушительным. Снаружи, за цехом, кричали, давили на клаксон.
Потом электроснабжение восстановилось, все загудело разом, заработало. И это словно послужило сигналом для вертухаев, они разом загомонили:
— Тревога! Надо на базу! Тревога! Вернуться!..
Раб, ради которого они сюда примчались, их больше не интересовал. Появились дела поважнее. Опустив дубинки и развернувшись, вэвэшники заторопились к выходу из цеха.
— Что случилось? — Иван встал у конвейера.
Старик пожал плечами.
Почти до самого конца смены они не перекинулись больше ни словом. Каждый думал о своем, наблюдая за странной суетой, что творилась вокруг.
Визит лагерной охраны отрезвил Жукова. Нелегко было принять неизбежное. Увы, Ириске уже не помочь. А вот себя он мог загубить, так и не отомстив ни за отца, ни за всех рабов Союза, обреченных на каторжный труд в нечеловеческих условиях. И за себя не отомстив, за свое уничтоженное счастье. За обман, в котором всегда жил. За мать. За землю, обратившуюся радиоактивным стеклом. Он больше не ощущал себя союзником. Не надо ему светлого будущего, замешанного на лжи и горе.
Он — отверженный.
Раб, не желающий быть рабом.
Глава 10 Я всегда буду против
В кабине вертолета было душно, пахло перегаром и нестиранными носками.
Носками — потому что сопровождали министра четверо здоровенных секьюрити. А перегаром — потому что министр методично вливал в себя уже вторую бутылку «Martell» подряд, вопреки увещеваниям личного доктора, умолявшего не злоупотреблять. От предложенного бокала — Лали нашла целый набор стекляшек среди прочих удобств салона — отец отказался, пил прямо из горлышка, не закусывая.
Доктор нервничал. Видно, боялся летать. Лали даже немного жаль стало этого толстяка в белом халате. На глазах у него были очки с толстенными линзами, которые он то и дело обмахивал рукавом халата. Заодно рукавом доктор вытирал с залысины пот, а с подлокотника кресла — несуществующую пыль.
Летели долго. Все были при деле: пилоты в забавных белых шлемах вели вертолет, врач заботился о здоровье отца, секьюрити тоже заботились о его здоровье, но чуть иначе, сам же отец целеустремленно утолял коньячную жажду, наплевав на их заботу. Одна Лали ничего не делала. То есть вообще. Из-за этого она чувствовала себя неловко.
То и дело мигала оранжевым лампочка у потолка, сообщая, что они пролетают над участком с повышенным радиационным фоном. В такие моменты врач замолкал и принимался тереть рукавом поочередно линзы, залысину и подлокотники. Секьюрити чесали затылки. Отец делал глоток. А пилоты просто продолжали заниматься своим делом.
И вот опять мигнула лампочка, но ритуал нарушился. Из-за отца. Он вдруг отставил бутылку и громко, с выражением прочел по памяти:
Свободы тайный страж, карающий кинжал, Последний судия позора и обиды… [7]7
Из стихотворения «Кинжал» А.С. Пушкина.
Вертолет дернуло. Секьюрити дружно принялись истязать ногтями лбы, а врач так растерялся, что оставил свой рукав в покое.
— О чем ты? — осторожно спросила Лали.
— Вот об этом. — Отец вытащил из ножен здоровенный кинжал, что обычно лежал в нижнем ящике его рабочего стола. — Это рукоять, она из рога буйвола. Дитта — клинок. Харш — дола. И острие. Свет моих очей, не отворачивайся, посмотри. Вот этим острием я твоему хахалю…
Она заткнула уши. Не желала слушать эти бредни. Отца переполняла ненависть, распирала его, уничтожала изнутри. Лали поняла: он узнал, где скрывается Ванька, и теперь хочет убить его.
Неужели все это из-за нее?..
Точно из-за нее. Если б она не выказала свою привязанность к Ваньке на том приеме в Новом Кремле, все было бы иначе.
На сердце стало тяжело.
Сирена выла долго, протяжно. Въедалась в уши, прогрызала мозг насквозь, вынося из него все и заполняя собой. Иван обрадовался, когда она — наконец-то! — замолчала.
Вот только вместо нее зашелся в лающем хрипе начальник лагеря. Запись его голоса транслировали через все динамики на Хортице два часа подряд: