Империя
Шрифт:
— Мне известна, сэр, ваша точка зрения относительно достоинств мертвого индейца, но я не понимаю, почему вы так ополчились на слепого?
— Против этого — да. — Президент дважды щелкнул зубами. — Популист и демагог… Ты читал про Хаскелла?
— Я все читал.
— Что собирается сделать Херст? Сломать нашу политическую систему?
— Если вы ставите вопрос таким образом, — да.
Рузвельт не принял этот правдивый, хотя и резкий ответ.
— У него есть мои письма? — Вопрос был внезапный. Президент, до этого стоявший к Блэзу спиной, повернулся. Яркие красные и желтые листья осени в окне за его спиной создавали впечатление, что он каким-то образом вклеился в витражное стекло.
— Сами по себе, насколько мне известно, они ничего собой не представляют. Но будучи интерпретированы…
— Он проинтерпретирует, не сомневаюсь. Вот, возьми. — Рузвельт передал Блэзу отпечатанное на машинке заявление.
— Напечатаешь завтра? Боюсь, это не эксклюзив. Я просил напечатать его по всей стране. Но ты сумеешь напечатать раньше Маклина из «Пост».
Блэз прочитал короткое заявление и подивился легкости, с которой лился этот бурный поток политического лицемерия. «Мистер Херст опубликовал интересную и важную переписку служащих „Стандард ойл“, особенно мистера Арчболда, с разными общественными деятелями. В прошлом я иногда критиковал мистера Херста, но этим своим последним деянием он оказал обществу важнейшую услугу, и я надеюсь, что он напечатает все письма, касающиеся этого дела и имеющиеся в его распоряжении. Если мистер Херст или кто-то еще располагает моими письмами, имеющими отношение к „Стандард ойл“, то я буду рад увидеть и их опубликованными».
Рузвельт извлек максимум из затруднительной ситуации, похвалив врага и попытавшись найти твердую почву посреди зыбучих песков. Какие же были истинные отношения Рузвельта со «Стандард ойл», задумался Блэз. Ясно, он не хочет, чтобы кое-что вылезло на свет божий; речь, вероятно, идет о сборе средств на выборы 1904 года. Хотя президент пытается выглядеть беспечным, он явно не в своей тарелке. Состояние, совершенно для него нехарактерное.
— Я напечатаю это завтра.
— Хорошо. Насколько я понимаю, ты поддерживаешь контакты с Херстом? — Блэз кивнул. — Когда в следующий раз будешь с ним говорить, скажи, что я хотел бы в ближайшее время поговорить с ним здесь, в Белом доме. Скажи ему, что есть другие… силы, они действуют, и он должен знать об этом.
— Ослепительная улыбка президента была столь же искусственна, как и его пенсне. Он проводил Блэза до двери.
Хотя Уильяма Рэндолфа Херста просили прибыть в Белый дом через южный подъезд, где входили и выходили частные посетители, великий человек приказал шоферу доставить его к главной подъездной дорожке у северного подъезда, чем поверг в полное смятение полицию. Медленно, как крупный медведь, которых отстреливал президент, призывая к сохранению животного мира, Херст вошел в главный вестибюль дома, который ему не суждено было занять, разве что посредством вооруженного восстания. Его с опаской встретил глава охраны.
— Скажите президенту, что я здесь. — Херст не удосужился себя назвать. Он снял и бросил пальто, не оглядываясь, в уверенности, что его поймают, прежде чем оно упадет на пол; так и случилось.
— Проходите сюда, мистер Херст. — Охранник провел Херста в западное крыло. Когда ему предложили подождать в комнате секретаря, Херст открыл дверь в пустую комнату заседаний кабинета и сел во главе стола. Секретарь промолчал, но был крайне шокирован.
Херст откинулся на спинку президентского кресла и закрыл глаза, как человек, уставший от праведных трудов. Он чувствовал себя как дома. Но недолго. Как всегда, появлению президента предшествовал шум.
— Рад видеть вас здесь! Привет! — президент появился в дверях комнаты. Херст открыл глаза и мрачно кивнул головой в знак приветствия. Какое-то мгновение казалось, что Рузвельт не знает, как быть дальше. Затем прикрыл за собой дверь. То, что должно было последовать, будет происходить без свидетелей.
Медленно и величественно Херст встал на ноги. Когда они обменивались рукопожатием, Херст намеренно потянул Рузвельта на себя, чтобы президенту пришлось задрать голову вверх рядом с человеком намного выше его ростом.
— Вы хотели меня видеть? — спросил Херст, словно оказывая честь младшему редактору.
— Разумеется. Разумеется. Нам нужно о многом поговорить. — Хотя Херст стоял между президентом и президентским креслом, низкорослый, но крепкий Рузвельт просто завладел им, оттеснив Херста в сторону. С королевским видом Рузвельт сел и снисходительно бросил:
— Садитесь сюда. Справа от меня. В кресло мистера Рута.
Херст ответил бесцветнейшей из своих улыбок.
— Боюсь заразиться, сев в кресло столь знаменитого лжеца.
Лицо Рузвельта побагровело, улыбка перешла в рык.
— Никогда не слышал, чтобы мистер Рут лгал.
— Значит, вы меньше общались с адвокатами, чем я предполагал. — Херст потянул к себе кресло от середины стола, сохраняя почтительное расстояние между собой и президентом.
— Рут говорил в Ютике от моего имени, — сказал Рузвельт прямо.
— Я и не думал, что он говорил, присягнув господу богу. Конечно он говорил от вашего имени, обвинив меня в убийстве Маккинли.
Разговор явно принимал не то направление, которое было желательно Рузвельту.
— Ваши газеты подстрекали и подстрекают к насилию и классовой ненависти. Станете отрицать?
— Я ничего не отрицаю и не утверждаю. Вы понимаете это? Я здесь по вашей просьбе, Рузвельт. Лично я не желал бы вас видеть нигде и никогда, если только, конечно, нам не суждено делить кров в аду. Поэтому должен вас предупредить, мне никто в моей стране не смеет задавать вопрос «станете ли вы отрицать».
— В вашей стране? — Рузвельтовский фальцет перешел в сладкозвучное контральто. — Когда вы ее приобрели?
— В тысяча восемьсот девяносто восьмом, когда устроил войну с Испанией и выиграл ее. Это было моих рук дело, не ваших. С тех пор страна идет примерно тем путем, какой я для нее наметил, и этим же путем шли и вы, обязаны были идти.
— Вы преувеличиваете свою значимость, мистер Херст.
— Вы ничего не понимаете, мистер Рузвельт.
— Вот что я понимаю. Вы, владелец — нет, нет, отец нации, не сумели добиться, чтобы демократы выдвинули вас в президенты даже в тот год, когда у них не было никаких шансов победить. Как вы это объясните?