Импортный свидетель (сборник)
Шрифт:
Мемет не мог в точности объяснить, почему хотел рассказать это пограничникам. Видно, недоставало старику душевного покоя…
Через несколько минут машины въехали во двор штаба отряда и остановились.
Как ни хотелось майору покончить с сегодняшним делом, усталость взяла свое. Часа на два он заснул…
Старый Мемет проклевал всю ночь носом, сидя в приемной. Ему снилось, что он выступает на судебном процессе, тянет руку, долго говорит, суд заканчивается, Мемета полностью прощают и поздравляют. Сон был такой реальный, что Мемет даже проснулся. Но, проснувшись, с горечью убедился, что это был
Цветы вереска
1
В длинном списке городов, сел и деревень, полученном корреспондентом в редакций, поселок, расположенный на склоне горы Бештау, значился предпоследним.
Весною в это время дня три видимых из окна поезда головы Бештау кажутся красными затеками на зеленоватом куполе неба. А отсюда, из поселка, они представляются яркими, как будто ребенком нарисованными, с прилепленными к скалам разноцветными домиками.
Корреспондент смотрел на все это из окна кабинета председателя исполкома поселкового Совета и был расстроен: задание редакции, по которому он прибыл сюда, останется невыполненным.
Задание редакции формулировал сам главный. Газета, где он работал, планировала к майским праздникам большую статью о людях, родившихся в 1945 году, в день Победы.
В десятки мест Союза были посланы корреспонденты, чтобы найти этих людей. Он был в их числе и по жребию выехал на Северный Кавказ. В районе живописной Бештау удалось разыскать всего одного такого человека. Но какого! Его знал весь район. Портреты его красовались и на Доске почета около здания сельсовета, и в фойе огромного недавно отстроенного клуба, и, конечно же, у него дома, где журналист просидел довольно долго, беседуя с его женой, матерью, детьми. А вот с ним самим не повезло. Видно, не судьба была встретиться сегодня — он был в отъезде.
Журналист не увиделся с этим человеком, но так много думал о задании, полученном в редакции, что именно здесь, в этом поселке, как-то само собой сложилось в голове начало статьи: «Весною сорок четвертого года Иван (отец того самого человека, с которым не пришлось увидеться) был ранен, а после госпиталя приехал в родную деревню на побывку. Отдохнул немного, поправил домик, обласкал жену и снова отправился на фронт. Был в сорок пятом в Будапеште, освобождал Вену. Девятого мая вместе со всеми кричал «ура!» и стрелял в воздух из своей винтовки — салютовал победе и одновременно, еще не зная того, появлению на свет нового человека, своего сына! Виктор — так назвали малыша…»
Вот такое придумалось начало статьи. А дальше, конечно, надо бы обыграть его имя. Ведь Виктор — это значит Победитель. А победитель может быть не только на фронте: вот, например, этот герой еще не написанной статьи служил на границе, был награжден медалью. Работал в совхозе и вновь был награжден. И общественная работа у него самая главная в стране — депутат Совета. Так, конечно же, он — победитель, ведь он родился после страшной войны, в первый день мира.
И журналист задумался над символом, который незримо витает над всеми, родившимися девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
Конечно, тем, кто появился на свет в день рождения Пушкина, вовсе не обязательно писать стихи, но родившиеся девятого мая — так он думал — обязаны быть истинными, в лучшем смысле этого слова, людьми. Первый день мира к чему-то человека обязывает. И это — его убеждение.
…Жаль, что встретиться с Виктором не пришлось.
Вот обо всем этом журналист долго разговаривал с председателем Федором Тенгизовым. Помочь ему председатель не мог, хотя очень хотел. И домой к Виктору водил, и в клуб, где есть его фотография, и по совхозам… Заговорили о наградах и войне… Председатель, на вид такой молодой, успел повоевать. Он сидел за столом прямо, в кавказской бурке, папахе, черных, военного образца сапогах, при позвякивающих медалях, с серебряной, инкрустированной блестящими камешками, шашкой, мешавшей ему, которую он в конце концов отстегнул и положил на стол. Надел он ее, видно, к приезду московского корреспондента. Разговор закончили, когда уже садилось солнце.
— Может быть, останетесь переночевать? — предложил председатель.
Ночевать в гостеприимном поселке журналист отказался, сославшись на то, что его ждут в Машуке, последнем пункте командировки. Председатель удерживать не стал.
Последний автобус на станцию отправлялся в восемь пятнадцать вечера, как раз к последней электричке. Солнце садилось, потянуло прохладой, в горах зажегся разноцветными огоньками вереск. Мелькнула мысль — не пожар ли? Но нет. Это солнце, опускаясь на склон горы, став красным, осветило его.
Забыв про автобус, журналист вскарабкался на кручу и рвал солнечную траву, а потом с букетом вереска в сгущавшихся сумерках пошел на станцию пешком, рассчитав, что, идя по ночной горной дороге четыре километра в час, встретит рассвет уже в самом конце своего двадцатикилометрового пути. Последний автобус, собирая светящийся вереск, он, естественно, прозевал.
Ни одной попутной машины не встретилось. Фиолетовые огоньки верескового букета пожухли, стало совсем темно. Походная сумка висела через плечо, под мышкой едва держался вересковый букет: руки были в карманах — мерзли, воздух отяжелел и как будто наполнился льдом. На черной дороге вспыхивали в холодных лужицах звезды.
После часа пути он спустился на ровное плато, через которое шла дорога, и впервые за весь путь оглянулся. Необозримо высокие вершины Бештау отступили, стали ниже и выглядели просто пятнами на звездном небе.
Если бы не было так холодно, можно было бы пострять еще, вдоволь насмотреться на ночной пейзаж.
Через несколько километров он снова оглянулся. Горные вершины отступили совсем, и освобожденные звезды хлынули на землю. Стало как будто светлее. Тишина наполнилась шумными порывами ветра. Вдали мелькнули тусклые огоньки какого-то селения. Впереди неожиданно запрыгали тени. Распугивая мрак и стрекочущую и шелестящую тишину с горы, оттуда же, откуда шел и он, спускался «газик».
Мелькнула мысль: «А вдруг по пути?» Словно угадав желание журналиста, сам шофер уже остановил машину, и дверца ее распахнулась.
— На станцию? — поинтересовался шофер.
— Ага.
— Трешничек наскребешь?
Первая реакция была захлопнуть дверь и идти своей дорогой, уж очень неуместным показался «трешничек» после всех увиденных ночных. красот и раздумий. Секунду он думал, стараясь всем своим видом показать шоферу, что не больно уж и надо. Но, прозябнув как следует, влез все-таки в узкую дверь «газика», и они покатили.