Имя мне – Красный
Шрифт:
– Она сама хочет уйти, – возразила я и вытерла фиолетовым платком нос, который заложило от плача.
– Тогда пусть открывает дверь и уходит.
Я сидела рядом с Шекюре и детьми. Из-за страшного шума, который поднимали осадившие жилище Хасана, за каждым новым ударом следовал новый приступ рыданий: дети принимались реветь еще громче, а это подстегивало и нас с Шекюре. Но обе мы знали, что плачем, чтобы выиграть время. Меж тем от ударов в дверь сотрясался весь дом, с улицы слышались громкие угрозы.
– Шекюре, красавица моя, – заговорила я, – свекор разрешает тебе уйти, твой муж Кара сразу же принял все твои условия,
Услышав эти слова, дети заплакали сильнее, а Шекюре подняла на меня широко раскрытые глаза.
– Я боюсь Хасана, – пролепетала она. – Его месть будет страшна. Он рассвирепеет. Ведь я сама сюда пришла.
– Это еще не значит, что твой новый брак отменяется. Так сложились обстоятельства, тебе нужно было найти убежище. Муж все простил, ждет тебя с распростертыми объятиями. А с Хасаном мы ведь управлялись как-то несколько лет, – я улыбнулась, – управимся и теперь.
– Я не открою дверь, – стояла на своем Шекюре. – Это будет означать, что я ушла по доброй воле.
– Шекюре, милая моя, я тоже не могу открыть дверь. Ты же понимаешь: тогда получится, что я сую нос в ваши дела. За это со мной жестоко поквитаются.
По глазам Шекюре я поняла, что она признаёт мою правоту.
– Значит, никто не сможет открыть дверь, – заключила она. – Пусть они ее выломают и уведут нас силой.
Сообразив, что для Шекюре и детей это и в самом деле будет лучшим выходом, я испугалась.
– Но ведь тогда, если в дело не вмешается кадий, прольется кровь и кровная вражда затянется на долгие годы. Ни один порядочный человек не будет просто стоять и смотреть, как ломают дверь, врываются в дом и похищают женщину.
Вместо того чтобы дать какой-нибудь вразумительный ответ, Шекюре снова изо всех сил зарыдала, покрепче прижав к себе детей, и я в очередной раз с грустью увидела, какая она коварная и расчетливая. Внутренний голос говорил мне, что нужно все бросить и скорее бежать отсюда, но как? Я боялась и того, что Кара и его люди сломают дверь, и того, что не сломают. Кара надеется на меня и опасается заходить слишком далеко – вдруг он отдаст приказ остановиться? Это придаст свекру смелости. Подойдя поближе к Шекюре, я окончательно убедилась, что плачет она притворно, но вот дрожь ее бьет самая настоящая.
Я подошла к двери и изо всех сил крикнула:
– Хватит, остановитесь!
Шум снаружи и плач в комнате разом прекратились. И тут меня осенило.
– Пусть Орхан откроет дверь, – произнесла я ласковым голосом, словно разговаривая с ребенком. – Он хочет вернуться домой, никто не будет на него сердиться.
Я еще не успела договорить, а Орхан уже высвободился из ослабевших объятий матери, подошел к двери и уверенно, точно давным-давно здесь жил, отодвинул сначала железный засов, потом деревянный, откинул щеколду и отступил на два шага назад. Дверь сама собой приотворилась, с улицы в комнату повеяло холодом. Стало так тихо, что все услышали, как где-то вдалеке лениво, от нечего делать гавкает собака. Орхан вернулся к Шекюре, та обняла его и поцеловала, а Шевкет пообещал:
– Все расскажу дяде Хасану!
Шекюре встала, надела ферадже и принялась собирать свои вещи. Когда я это увидела, у меня отлегло от сердца – я даже чуть было не рассмеялась. Усевшись на подушку, я съела две ложки чечевичной
Кара поступил умно – не стал подходить к распахнутой двери, запретил это своим людям и не вошел в дом, даже когда его позвали на помощь: Шевкет убежал в комнату покойного отца и закрылся изнутри на щеколду. Шекюре сама уговорила Шевкета выйти, сказав, что разрешает ему взять кинжал дяди Хасана с украшенной рубинами рукояткой.
– Бойтесь, бойтесь Хасана и его сабли в красных ножнах! – сказал свекор, но в голосе его слышалось не предвкушение мести и не огорчение из-за постигшей его неудачи, а искреннее беспокойство. Он расцеловал внуков, погладил каждого по головке, шепнул что-то на ухо Шекюре.
Шекюре в последний раз быстро обвела глазами комнату, очаг, стены, дверь, и я вспомнила, что здесь она провела с первым мужем самые счастливые годы своей жизни. Но неужели она не видит, что теперь этот дом превратился в берлогу двух одиноких несчастных мужчин, что здесь пахнет смертью? Я так расстроилась, что решила на обратном пути держаться от нее подальше.
Впрочем, по дороге мы, три женщины – рабыня, еврейка и вдова – и двое сирот, все равно сбились в тесную кучку – не из-за холода и ночной темноты, а потому что шли по узким улочкам. Сближал нас и страх перед Хасаном. Охраняемые людьми Кара, словно караван, везущий сокровища, мы шли окольными путями, переулками, окраинными кварталами, чтобы избежать встречи с ночными сторожами, янычарами, праздношатающимися юнцами, разбойниками и Хасаном. Порой темнота становилась кромешной, в ней не видно было ни зги, и мы натыкались то друг на друга, то на стены. От страха, что нас могут схватить и утащить в темноту джинны или выбравшиеся из-под земли шайтаны, мы жались друг к другу. Пробираясь на ощупь вдоль стен, слышали, как за ставнями храпят спящие и кашляют те, кто еще не успел уснуть; в конюшнях постанывали лошади.
Я, Эстер, вдоль и поперек исходила весь Стамбул, кроме разве что самых бедных и плохих кварталов, то есть тех, где живут переселенцы, и тех, что принадлежат иноплеменным общинам из числа самых обездоленных, так что, даже если порой мне и казалось, что мы окончательно заблудились, кружа в темноте по бесконечным улицам, время от времени я все же узнавала кое-какие места, по которым при свете дня ходила со своим узлом. Вот улица Терзибаши, вот конюшня, что примыкает к саду ходжи Нуруллаха: оттуда, как всегда, доносится резкий навозный дух, почему-то напоминающий мне запах корицы; вот пепелища на улице Джанбазлар, а вот мы выходим на площадь, где находится источник Кёр-Хаджи. Чем дальше мы шли, тем яснее становилось, что направляемся мы не к дому покойного отца Шекюре, а совсем в другую сторону, и куда – неведомо.
Я поняла, что Кара хочет спрятать свою семью от Хасана, который, обезумев от ярости, может натворить что угодно, и от убийцы, отродья шайтана, в каком-то потайном месте. Если бы я смогла узнать, где находится это укрытие, рассказала бы вам сразу, а Хасану – на следующее утро, и не потому, что я такая плохая. Просто я была уверена, что Шекюре снова захочется внимания Хасана. Но сообразительный Кара больше мне не доверял, и был прав.
Когда мы свернули на темную улицу позади Невольничьего рынка, впереди послышались крики, вопли и громкая ругань. Там явно кипела схватка: я безошибочно узнала звуки сшибающихся топоров, сабель и дубин. Мне стало страшно.