Имя нам легион. Часть 1. Чертово болото
Шрифт:
«Рудиментарные отростки» – хмыкнул про себя Копылов, перестраиваясь на соседнюю полосу, – «рано или поздно вы просто канете в небытие, будто бы вообще не жили на белом свете»
Не смотря на полное нежелание конфликтов, тем не менее, в бардачке автомобиля предусмотрительного и готового ко всему Дениса, всегда можно было обнаружить травматический пистолет и баллончик с перцовым газом, чтобы максимально успешно наказать потенциального обидчика, не причинив последнему смертельного вреда.
Копылов, обладая юридическим образованием, как никто другой понимал, насколько не лояльны
Обороняющийся гражданин, под испытующим взором судьи, чересчур часто превращался в жертву правосудия, «в преступника», достойного порицания и самого строгого наказания, необоснованно получая за попытку защитить свою или чужую жизнь, честь и достоинство, вполне реальные сроки.
Поэтому и оружие приходилось подбирать останавливающее, шоковое, больше влияющее на противника психологически, нежели наносящее ощутимый, физический урон.
Недолгая дорога подходила к концу. Неторопливо и внимательно проехав несколько перекрестков с вялым, вечерним движением, дорогой внедорожник подрулил к чугунному, витиеватому забору, за которым скрывалось двухэтажное здание, исполненное в неказистом стиле массовой, советской застройки из красного кирпича, являющееся местом дислокации довольно знаменитой и уважаемой музыкальной школы.
Черный внедорожник, отразив чистым, намытым капотом свет горящих окон близлежащих домов, мягко прошуршав шинами по свежему асфальтовому покрытию, легко поднял при плавном торможении из-под колес целую стайку желтых, тополиных листков, которые немедленно, играя, подхватил и унес во мрак подворотен легкий, осенний ветерок.
Небольшие, трехместные, скрипучие качели, стоящие во дворе заведения еще чуть ли не с дедовских времён, когда музыкальная школа была обычным детсадом, всегда были излюбленным местом ожидания родителей для Арины.
Там отец и обнаружил ее, задумчиво уставившуюся в звездное небо большими, карими глазами, по неподвижной поверхности которых, отражаясь, в последних отблесках далекого, таящего заката, мерно текли перевернутые изображения свинцовых, разрозненных облаков, обещавших к утру вылиться в самую настоящую бурю.
Хорошенькое, миловидное личико ребенка обрамляла копна длинных, прямых, чёрных волос, доставшихся ей в наследство от отца. Стройная как тростинка, одетая в легкий, спортивную курточку и джинсы Арина выглядела немного старше своих лет и видимо уже покорила своей красотой сердца многих сверстников.
Сердобольного отца всегда брала оторопь только от одной мысли о том, что когда-нибудь она окончательно повзрослеет и приведет в дом своего избранника – худшая пытка для действительно любящего родителя.
– Просил же ночью ждать меня внутри, – смахивая неприятное наваждение грядущих дней, беззлобно проворчал Денис, присаживаясь на качели слева от дочери.
– А ты не затягивай с приездом и я не буду выходить, – резонно возразила Арина на замечание отца, – В здании скучно, да и сторож плохой собеседник. Мне хватает времени проведенного за скрипкой, чтобы стены этого здания стали мне в тягость.
Копылов улыбнулся. «Ох уж эта манера дочки рассуждать как взрослая» невольно, не без теплой грусти, подумалось отцу,– «взрослеют много быстрее, чем мы успеваем отследить изменения».
– Как простуда? – поинтересовалась дочка, внимательно взглянув на отца, подсевшего рядом, – насморк все также беспокоит? Не пора ли к врачу? Уже почти третий месяц шмыгаешь. Раздражает…
– Да пока рано, – улыбнулся Денис, вновь коснувшись платком раскрасневшегося носа, – терпимо пока.
– Ну-ну… Терпимо…
Иногда Копылов даже искренне верил, что подле него находиться равновозрастный собеседник, но отчего-то поселившийся в теле ребенка.
«Иван не такой. Все еще пребывает в детских грезах и предпочитает драться, а не грызть гранит науки или приобщаться к искусству». В отличие от матери, Денис был приверженец полной демократии в воспитании молодого поколения. Дарья же мыслила совершенно иначе, чутко следя за планомерным, разносторонним развитием детей.
Вновь, незаметно для себя провалившись в мысли, Копылов стал разглядывать жёлтые окна местных многоэтажек, глубоко задумавшись о простых, мирских вещах. За каждым окном семья со своей историей. Живут. Растут и растят. Рождаются и умирают. Удивительный круговорот жизни и смерти. Никто не в силах противостоять ей. Ни он, ни грядущие поколения. Это удручало.
По долгу работы Денис часто видел смерть. Поддерживая контакты с центральным моргом города, Копылов часто заезжал туда, хорошо познакомившись с местным, престранным, но забавным патологоанатомом, и благодаря ему часто видел неприятные последствия смерти, а наработанные связи в рядах полиции позволяли именно его сотрудникам ритуального агентства первым приезжать на труп, для дальнейшей работы с телом.
Его воображение почти не трогали сморщенные, иссохшиеся тела стариков, но всегда до глубины души цепляла несправедливость преждевременной кончины молодых людей.
Именно в такие моменты ощущалась вся непередаваемая хрупкость жизни, заключенной в тело человека и бездумное, чаще всего глупое распоряжение ею в рядах детей и подростков.
Как любил говорить хорошо знакомый ему патологоанатом:
– Несчастных случаев практически нет. Есть случаи тупости. Не пристегнулся в машине и вылетел в лобовое стекло – тупость. Не закрепил должным образом страховочный ремень при высотных работах – тем более тупость. Полез на вагон под контактный провод для удачного кадра – вообще имбецил. Вот и выходит, что девяносто процентов погибают по собственной глупости.
Молчание между тем затягивалось. Очень не хотелось садиться в душный салон автомобиля. Хотелось дышать полной грудью и любоваться свечением живых и теплых окон.
«Интересно, про что думает дочь?» – Денис мельком, не привлекая внимание, скосился на девочку рядом.
Арина глубоко и ровно дышала, будто бы спала, но глаза являли такую ясную отрешенность от сиюминутного, что чувствовалось, как не по годам развитая дочь рисует перед своими очами незримые горизонты грядущего дня.
По мнению Копылова, торопить столь пикантный момент не следовало. Он мог никогда и не повториться.