Имя - Война
Шрифт:
Фенечкин несмело в сторону берега указал, а пойти не успел — мужчины дружно рванули в указанном направлении.
— Жива хоть? — почему-то шепотом спросил Вася.
— Ага, — так же шепотом, глядя снизу вверх на здоровяка, ответил обескураженный Леня.
— Ё, пэ, рэ, сэ, тэ, — протянул Лучин.
Ленка!
Глупая девчонка!
За какую-то неделю он дважды чуть не потерял ее совсем!
Как странно, страшно — душа дрожит и рвется к Леночке, ей все равно на войну, бои, раны, неустроенность,
Он несся, сшибая кусты и готов был заорать на весь лес: Лена!! Леночка…
И вот увидел — она сидела на берегу у деревца, прислонившись к нему спиной, обнимала перевязанную руку. Он как на ограду наткнулся с разбега, рухнул на колени, переводя дух:
— Лена…
Девушка жалко улыбнулась и вздохнула: Коля…
— Теперь все будет хорошо, правда?
Глаза в глаза и одна на двоих боль, одно сожаление, одна радость.
Саня и Антон притормозили, увидев сначала лейтенанта на коленях, потом девушку.
— Мать моя! — присвистнул Перемыст, узрев Лену. Похудевшая, посеревшая за ночь, то ли повзрослевшая, то ли вымотанная, но не жалкая, не вызывающая желание погладить по голове, как ребенка. Наоборот — поцеловать руку с уважением и трепетом.
Что-то появилось в ней — то ли обострились черты лица и сделали его возмужавшим, зрелым. То ли взгляд синих глаз обрел твердость, но при этом сохранил теплый свет наивности.
— Ранена? — принялся осматривать руку Александр. — Этот субчик перевязывал?
— Тетя Клава, — улыбнулась Лена.
— Кто? — не понял сначала Антон, а потом засмеялся.
— Пчела, — пожал плечами Дроздов, невольно улыбнувшись. — Ох, язычок — жало. Ходи теперь парню "тетей Клавой".
— Зато в точку.
— Я тоже очень рада тебя видеть, — и вдруг чмокнула мужчину в щеку. Саня покраснел и отодвинулся.
Николай осторожно поднял девушку на руки.
— Все будет хорошо.
— Конечно, — близость Коли смывала все тревоги. Стало легко и спокойно. Она закрыла глаза, прислонившись к его плечу. — Ты рядом, — выдала.
Санин дрогнул. Двумя словами все сказала и душу в плен забрала.
Но как же не вовремя пришло к нему то прекрасное, о чем он раньше лишь слышал, а если касался то вскользь, глухо и отдаленно, на уровне: "ничего себе такая", "приятная девушка". Саня влюблялся, Саня горел, Саня страдал… а потом смеялся и обращал свой взор к следующей избраннице. Коля не горел, не страдал, он даже не знал иного беспокойства за девушек, кроме человеческого долга, а если мужского то на уровне заботы о меньших сестренках, гражданках своей страны, которых обязан защищать как и остальных товарищей. Но впервые и в самое неподходящее время, когда должен думать о защите страны, о долге красного командира, долге советского человека, он чувствует сильнейший личный интерес и глубокое желание защищать Лену прежде всех остальных. Невозможно. Неправильно. Но лезут и лезут крамольные мысли: может только так и правильно? Может только это и верно?
Все кажется мелким, пустым, а вот она — единственно нужной, единственно наполненной смыслом — наполняющей смыслом его жизнь. И подумать — случись с ней что — куда он, зачем?
Но ведь так нельзя. Нельзя долг уничижать до маленькой единицы сообщества, нельзя личное ставить выше общего.
Но думаешь об этом, и опять подленькая мысль в голову лезет — почему нельзя, кто сказал?
— Больше от нас не отходишь и в бои не вступаешь, — сказал тихо, но твердо.
— Почему?
— Потому что я сказал.
Лена улыбнулась: понятно — командир. И не стала перечить, впервые решив пойти на хитрость — уступить для видимости, чтобы успокоить мужчину и не развивать глупые прения, в которых никто никому ничего не докажет. На деле всего лишь отступить до определенного момента. И пусть до него Коля живет спокойно, с чувством выполненного долга командира.
И вздохнула, приуныв:
— Кажется, я начинаю приобретать не самые лучшие качества.
— Например? — с любопытством глянул на нее мужчина, усадил у дерева на траву.
— Хитрость.
— Это женское, врожденное. Лукавство дано женщине природой, как мужчине стремление к главенству, победам. С рукой что? Сильно зацепило?
Девушка неопределенно пожала плечом.
— Состояние?
— Нормальное.
Коля кивнул, но не поверил. При нормальном состоянии люди нормально выглядят и как ни странно, нормально ходят, а не пугают окружающих серым колером лица, не клонятся как подрубленные березки, грозя упасть, не создают впечатление то ли сонных, то ли обессиленных.
До бойцов донес, усадил у дерева.
Глянул на друга с просьбой, и тот без слов понял — сел рядом с девушкой, готовый придержать, поддержать. И отвлечь:
— Ну, рассказывай, Пчела, где летала? Где тетю Клаву нашла?
Лена здоровой рукой глаза потерла: слипаются, и отмахнулась от Дрозда — сил нет на разговоры, объяснения:
— Так…встретились.
Санин бойцов оглядел, на Вербенского уставился:
— Как переправились?
— Лодка, — отвел взгляд парень.
— Где?
— В камышах, там, — махнул рукой влево. — Только протекает. Днище повреждено.
— Пойдем, покажешь. Рядовой Густолапов, за мной.
— Есть.
Лодка оказалась на довольно приличном расстоянии от расположения отряда, к тому же ветхой, ветрами-водами выщербленной. Но пробоина, аккуратная дырочка в днище, как видно от шальной пули, вполне устранима.
— Заткнем и делов, — заверил Семен, оглядев суденышко.
— Но больше одного она не выдержит, — в раздумьях протянул Санин и постановил. — Переправимся частями. Тебе приказ — лодку в порядок привести.