Имя - Война
Шрифт:
Бойцы кто растянулся на траве, кто ранеными занялся.
У Лучина ранение в живот. Не жилец, но не бросать же парня? А Васечкин выживет — скалится как обычно. Горячий мужик — ногу прострелили, а он матерится и на Голушко шипит, что неумело его перевязывает. Тот тоже интересный субъект: в засаде сидел, бился, можно сказать, геройски, драпал как чемпион — но заветный мешок с остатками провизии не потерял, и лишние у фрицев прихватить не забыл. Причем мимоходом, кухню пролетая.
Саша хмыкнул, глядя, как солдат деловито делит на пайки провиант.
— Хозяйственный
— Со мной не пропадешь, — гордо сообщил тот, протягивая Санину его порцию. Он кушать совсем не хотел — желудок от тревоги за Лену свело, но есть слово «надо», и мужчина взял галеты. Принялся жевать, не чувствуя вкуса.
— Жива она, товарищ лейтенант, — тихо сказал Перемыст. — Нутром чую — ушла. Бесшабашная девка, — головой качнул. — Но оно неплохо, таких Бог бережет, из всех бед выносит.
Николай хмуро посмотрел на него и уловил взгляд друга — неприятный, мрачный.
— Саня?
Тот вздохнул, отвернулся. Ответил через паузу:
— Я видел, как она упала. Но это ничего не значит.
— Точно, — подтвердил Голушко.
А у Санина челюсть свело. Галету Перемысту отдал, рванул ворот гимнастерки и в небо уставился, считая до ста. Нервы ни к черту!
— Пал Палыча жалко, — протянул уныло молчун Сидельников. — Хороший мужик был. И Гриша парень геройский. Сложили головушки.
— Не зря. Капитан ушел, фрицы по ушам получили. Хоть чуток спесь с них сбили. А то гляди ты, гоголем ходили: кудах-тах — тах, айн, цвай! — выплюнул Густолапов.
— Дальше-то что, куда, товарищ лейтенант? — спросил Летунов.
Санин говорить не мог, сжало его как пружину от горя — не то что говорить — слушать, видеть не мог. Усидел и то с трудом — рвануть обратно хотелось, искать, звать…
Дроздов глянул на него и ответил бойцу за друга:
— Дальше: выходим из болот. Находим удобное место, роем землянки, делаем засеку и воюем в тылу врага.
— Харчами бы разжиться, — глубокомысленно изрек Голушко.
— Табачком, — поддержали его солдаты.
— Вот как место для базирования отряда найдем — пойдешь в деревню за провиантом и так сказать, наладишь контакт с колхозниками.
— А что? Я смогу. Можно вообще договориться, коровенку взять…
— Ага, и доить на болоте, — хохотнул Антон.
— Скотинка — это хорошо, — протянул Густолапов. — Но боеприпасы лучше. Сегодня разжились — а завтра?
— Арсенал бы не помешал, — согласился Саша. — Но будет день и будет пища.
— Возьмем, — беззаботно отмахнулся Голушко. — Васечкина вон выставим — он зубами фашистов загрызет.
— Порву гнид!
— Во!
— Отставить ругань, — вяло приказал Дрозд. — Отбой.
Прислонился спиной к коряге сухой, глаза закрыл, обняв винтовку.
Они шли весь вечер и полночи. А потом организм просто отказал. Лена упала и не смогла подняться. Барахталась в темноте и звала то Игоря, то Надю, то Николая.
Глава 8
Леня
— Ты это, или вставай или… загнемся здесь.
"Вставай", — она поняла и честно пыталась подняться, но словно вросла в землю и никак не могла от нее оторваться. Парень пытался ей помочь, но сам еле на ногах стоял.
— Хреново дело, — понял Леонид, рухнув рядом. — Елозим, как два жука на панцирях, а толку пшик.
— Встану… сейчас… горло только болит, — просипела.
— Температура у тебя.
— Пройдет.
— Ага, — отмахнулся, оглядываясь. — Вот что, ты лежи, а я пойду, найду село или деревеньку, разживусь пищей, лекарствами, теплыми вещами да спичками или огнивом, и вернусь.
Ей было страшно, что он солжет: уйдет и больше не вернется, а она останется и умрет здесь, но стоит разве на тот свет вместе с собой парня утягивать?
— Иди, — прошептала, дрогнув. Глаза щиплет — плакать хочется от беспомощности, от непонимания, почему же все так — бездарно, бессмысленно. Ну, вот умрет — и что? Что сделала, что оставила? А как умереть можно? Почему, зачем?
— И пойду, — буркнул Фенечкин, а сам не спешит.
— Иди, — сказала уже громче, тверже. Ком в горле сглотнула, прогоняя мысли, что в кисель ее превращали — не время, не место.
И плевать вдруг стало: ну, и уйдет он. Ну и умрет она…
— Не гони, командирша тоже мне нашлась. Соплива еще указывать.
— Ворчишь, как дед старый… злости набираешь, да?
— Нет, вот пристала! Зудит и зудит! Правильно Пчелой назвалась. В точку прозвище. Мухи тоже нудят, но не кусают, а эта ведь под кожу прямо лезет, укусить норовит. Вот бабы, а?
— Тебе сколько лет… ворчун? — хмыкнула и сподобилась — села.
— Сколько ни есть, все мои, — встал. За руку девушку взял и рывком на ноги поставил. Та качнулась, постояла и пару шагов до сосны сделала, прислонилась спиной, дух переводя и заставляя тело слушаться. А ноги дрожат и чувство, что на плечи гири навесили.
— Только не садись и не ложись, — попросил Леня.
— Не буду… буду как боевая лошадь… стоя отдыхать, — хрипло и нервно хохотнула. Солдат недоуменно посмотрел на нее и фыркнул, умиляясь:
— Ой, блина, воинство: полтора придурка.
— Это ты — пол.
— Я. Ты — целый.
Лена хмыкнула и парень следом. Подумать — над чем смеяться? А смешно.
Постояли и двинулись.
К утру Никодим отошел. На островке, где они ночевали, солдаты выкопали кое-как яму, похоронили товарища, постояли над могилой. Камсонов из веток и травы звезду смастерил, примотал к палке и воткнул в изголовье: не ошибешься теперь — красноармеец здесь лежит.