Иная планета (сборник)
Шрифт:
По некоторым данным, до шести миллионов заключенных лежат в земле на территории бывшего «лагеря смерти». А он занимал огромное пространство, равное по площади Франции.
Когда в 70-х годах хотели строить в тех местах плотину, копнули бульдозером на полметра, а там все белое от костей. В основном детские и женские скелеты. Закопали назад и не стали тревожить их покой. Когда дети умирали, не положено было гробы выдавать, их так хоронили или в бочках деревянных.
Когда я еще маленький был, случилось восстание в Степлаге. Сорок два дня держали оборону заключенные. Там были военачальники, прошедшие Вторую мировую войну. Так их потом фугасами с самолетов забросали, танками передавили. Вот такая моя родина, Валентин Григорьевич. Я сам не знаю, где должны быть мои корни. В Оренбуржье, откуда родом мой дед, или Карлаг, где я родился. У нас там и поляки сидели, и финны, и немцы, и чеченцы. Можно продолжать и продолжать этот список. Власовцы, украинцы, прибалты, румыны, венгры, казахи, японцы – всех молола страшная мясорубка. Мальчишками, мы видели, как расстреливали людей. Матери пугали нас не бабой-ягой, а черным воронком. Дед Максим начитанный был, грамотный, знал пять языков, в плену германском был в Первую мировую. К нему люди тянулись со всеми вопросами – и немцы, и казахи, и татары, со всеми дед разговаривал на их родном языке. В Карлаге многие видные люди отбывали срок. Например, Лев Гумилев, историк, Чижевский, который там свою знаменитую люстру разработал. Дудаев, будущий президент Чечни, в соседнем от нас квартале в Караганде жил. В каждом квартале города стояли комендатуры, и люди должны были ежедневно отмечаться там.
Не тянет меня на мою «малую родину», Валентин Григорьевич. Мне весь Союз – родной дом, – закончил я свой рассказ.
Распутин слушал внимательно, и в его пронзительных глазах читалось какое-то смятение.
– Я знаю о Карлаге, да и не только о нем, – с горечью произнес Валентин Григорьевич. – Сколько было депортировано народа, сколько арестовано и расстреляно по решению «троек». Полстраны было выдернуто с корнями и превращено в перекати-поле. Хотели построить великую страну, воспитать нового человека, а разрушили все, что имели, и получили безродного и бездуховного человека…
Уже у себя в номере гостиницы, засыпая, я вновь вспомнил разговор с Распутиным. «Неужели действительно у меня в душе не осталось никакого следа от моей родины? – крутились вопросы в моей голове. – Неужто никакой корень не удерживает меня на этой земле?»
И вдруг мне ясно представился мой дед Максим. Он сидел возле костра и, подбрасывая в огонь ветки, тихо рассказывал что-то сидящим вокруг людям. Я, десятилетний, прижался к его боку и ловил каждое его слово.
– Я говорю людям: «Берите ломы и лопаты. Давайте ямы копать. Или умрем в них, хоронить будет легче. Или спрячемся в них от морозов», – рассказывал дед. – Так оно и вышло. Как уголек нашли, тепло появилось в наших норах. Как-то за сопками мы нашли тела трех убитых монахов. Расстреляли их, да и бросили в канаву. Похоронили мы их по-христиански, хоть и сами не далеко ушли от покойников. Еле на ногах держались. А весной на том месте, где мы схоронили монахов, ручей забил. Его вода святая, от всех болезней лечит. Святогоркой назвали мы это место. Никогда не должны забывать люди это место. Приходите и кланяйтесь безвинно убиенным жертвам. Память человеческая с душой связана. Если что пройдет через ваше сердце, вы никогда того не забудете…
Конец ознакомительного фрагмента.