Иная планета (сборник)
Шрифт:
Перекати-поле
Владимир Романович Горовой – неутомимый рассказчик. Вся его жизнь соткана из разнообразных встреч, событий и приключений. Горовой рассказывает о них со вкусом, мастерски. Вот и сейчас он оторвался от эскиза будущей картины и обратился ко мне, рассматривавшему в мастерской его знаменитые полотна из дерева.
– Ваша работа связана с книгами, – утвердительно сказал художник и продолжил: – Как-то я познакомился с известным
– Валентин! Ты нас прости, голубчик, – загремел Лев Борисыч Гимов.
Удивление мужчины можно было легко понять – шел второй час ночи.
Гимов сграбастал меня своими длинными жилистыми руками и втолкнул в открытую дверь мимо остолбеневшего хозяина.
– Понимаешь, брат, – продолжал объяснять своему родственнику Лев Борисыч, – у нас гости – художники-маринисты со всего Союза. Вот знакомься, Владимир, художник из Фрунзе. Приехал писать Байкал. Это же моя страсть! Я ему такие места покажу, лучше которых нет в целом мире!
– Ты погоди, Лёва, – тихо сказал мужчина, – я пойду, приведу себя в порядок. А ты на кухню гостя веди – будьте как дома.
Мы с Гимовым прошли по коридору в кухню. В открытую дверь большой комнаты я увидел, что во всю стену стоят шкафы с книгами.
Меня не покидало смутное чувство, что я где-то этого родственника Гимова уже видел. Вот только не помню, при каких обстоятельствах. Поездил я по стране, сколько разных встреч было! Правда, на память я никогда не жаловался. А тут, как назло, абсолютный провал. Может, думаю, по телевизору или в кино его видел? Спрашиваю Гимова:
– Лев Борисыч, а кто ваш родственник? Мне его лицо почему-то знакомо.
А знаменитый художник энергично опустошал хозяйский холодильник. На столе появились квашеная капуста, соленые огурчики, колбаса и бутылка вожделенной водки. Лев Борисович продолжал ревизию съестных припасов, нарезал ломтями хлеб и, не останавливаясь, говорил:
– Валентин – это голова! Видал, какой у него лоб? Там столько умных мыслей, что на всю нашу художественную братию хватит! Он же писатель. По его книгам даже фильмы ставят!
В это время хозяин вошел в кухню. На нем уже были штаны и рубаха в клетку. Он улыбнулся, и его и без того узкие глаза превратились в щелочки. Улыбка была открытая, приветливая и слегка застенчивая. На вид ему было около 45 лет.
– Я – Валентин Распутин. Слыхали про такого? – спросил он меня.
Я кивнул головой.
– Даже фильм видел по вашей повести, – сказал я. – «Уроки французского». Мне понравилось. Это вы о своем детстве писали?
Валентин бросил на меня острый взгляд и тоже кивнул.
– В детстве пришлось учиться вдали от дома, – сказал Распутин и обратился к Гимову: – Лёва, вы чего так поздно?
Лев Борисыч так и заходил ходуном. Энергия била из него ключом. Рассказывая, он жестикулировал руками, длинное лицо, обрамленное начинающей седеть бородкой, обращалось то ко мне, то к Валентину.
– Валя, у нас все было расписано по плану. До полуночи – в ресторане гостей принимали, а как нас оттуда попросили, разбились на группы по два-три человека. Каждый иркутчанин повел гостя к себе, там у него заранее все подготовлено было. Я Володю в мастерскую свою привез. И место свое рабочее показать, и запас у меня там имелся. Да ребята мои, заразы, ученики-художники, без меня закрома нашли – ничего не оставили. А мы уже разгоряченные были, в предвкушении, так сказать, продолжения банкета. Тут я о тебе вспомнил, Валя. У тебя же всегда есть что выпить!
– И правильно сделали, что приехали, – отозвался хозяин. – Я всегда рад общению. Как у вас жизнь во Фрунзе?
Я ответил, что сейчас больше по Союзу работаю. На Черном море, Каспие, вот на Байкал приехал.
Валентин Григорьевич слушал как-то отстраненно, словно думая о своем. Я даже решил, что он не слышит меня.
– Вот и вы оторваны от своих корней, – внезапно грустно произнес Распутин и продолжил: – Может быть, вы читали мою повесть «Прощание с Матёрой»? Нет? Сейчас по ней снимают фильм. Это грустная
Я внимательно слушал Распутина. Чувствовалось, что у него наболело на душе и хотелось высказаться.
Лев Борисыч наполнил стаканы и сказал:
– Славна наша земля якутская талантами. Валентин – один из них. Давай, Володя, выпьем за него. Пусть у него будет еще много сил и книг. Он стучится людям прямо в сердца и напоминает, что у них есть душа. В наш век часто забывают об этом. Что у тебя со съемками, Валентин?
Валентин Григорьевич вскинул глаза на Льва Борисыча:
– Ты же знаешь, Лёва, потеря Ларисы была для меня страшным ударом. Лариса Шепитько, – Валентин Григорьевич повернулся ко мне, – была удивительным человеком, талантливым режиссером. Кстати, свой первый фильм «Зной» она сняла по произведению Айтматова «Верблюжий глаз» на «Киргизфильме». Вы должны знать Ларису Шепитько, Владимир. Все ее фильмы несут печать интеллекта, тонкого психологизма. Я так был рад, что Лариса взялась за «Прощание с Матёрой»!
Я ответил, что работаю с «Киргизфильмом» и наслышан о Ларисе Шепитько.
– Она была полна творческих идей, заряжала всех своей энергией, – Распутин говорил тихо, глядя мне в глаза. – Почему талантливые люди уходят так рано? На утреннем шоссе практически не было машин. Никто не может понять причин, по которым «Волга» с Ларисой и съемочной группой выехала на встречную полосу и врезалась в мчавшийся навстречу грузовик. Уцелевших в этой аварии не было. В прошлом году, когда Лариса была в Болгарии, она встречалась со знаменитой Вангой. Прорицательница предсказала Ларисе скорую смерть. Все смеялись над этим. А видишь, как все вышло. А насчет съемок, Лёва, могу обрадовать. Элем Климов, муж Ларисы и хороший режиссер, решил закончить «Матёру» в память о своей жене. Этот фильм будет прощанием не только с Матёрой, но и с Ларисой Шепитько.
Разговор наш тянулся до утра. Мы беседовали о литературе, спорили об искусстве, живописи, о морских просторах, которые вдохновляют наше творчество. Но неизменно мы возвращались к теме земли, «малой» родины, к корням, которые питают духовную жизнь человека.
– Человек без памяти, без истории ничем не дорожит, – говорил Распутин. – Им легко управлять. У вас, Володя, где родина? – неожиданно задал мне вопрос Валентин Григорьевич.
– Я – перекати-поле, Валентин Григорьевич, – ответил я. – Деда по отцу расстреляли в 37-м, бабушку в 39-м. Дворянских кровей были. Отец, как сын «врагов народа», по зонам скитался. Мать мою отец встретил, когда его перевели в Карлаг. Там я и родился. Моими воспитателями были две бывшие графини, которые учили меня французскому языку и богословию. Дед по матери, Максим, был раскулачен в 31 году. С Оренбуржья в степи Сары-Арки, где потом Карлаг появился, с одиннадцатью детьми на телеге добирался по этапу. Он был в числе первых заключенных этого «лагеря смерти». Последние километры, когда лошадь пала, не выдержав тягот пути, дед сам толкал телегу. Таких, как он, было еще более двух тысяч. Бросили их в голую степь в феврале, когда там лютовали морозы, на верную смерть. А все с семьями, детьми малыми. Начали они ямы в земле копать, чтобы схорониться от холода. А там кое-кто и на уголь вышел. Поблизости пруды нашли с рыбой. В общем, кое-как до весны дотянули. Правда, много тогда детей погибло. Почитай, все, кто в возрасте до пяти лет были, померли. А потом потянулись новые этапы заключенных. Мужчин забрали железную дорогу строить. В рекордные сроки от Акмолинска до Карлага железку построили. Вторую ветку от Балхаша протянули. Только стоят они на костях человеческих. Говорят, что более 400 тысяч полегли при строительстве. Их так и хоронили в насыпи под шпалами. Вот по этим железкам и пошли составы с заключенными. Только за год в Карлаге уже было 52 тысячи крестьянских семей. Не буду я рассказывать про все ужасы Карлага, наслышаны, наверное.