Иная судьба. Книга I
Шрифт:
— Да, Жиль, я знаю, ты всё продумаешь и всё сделаешь лучше всех. Ты такой добрый, Жиль…
— Правда?
— Правда-правда! Можно, я тебя…
…- Марточка, это ужасно.
— Ой, что ужасно?
— Без «Ой»!
— Да-да, я поняла, так что?
— Ты совершенно не умеешь целоваться, моё сердечко. Это меня огорчает. Такая умная девочка — и такой пробел в обучении… Надо срочно всё исправлять. Начнём прямо сейчас. Делай, как я…
— … Ух… Жи-иль…
— Ласточка моя…
— А что это ты затеял?
— То, что должны делать твои горничные. Повернись, никак не найду начало этой шнуровки… Я ужасно ревнив, милая, а ещё, оказывается, жуткий завистник, я только недавно это понял. Стоит мне подумать на досуге, что Берта и Герда тебя каждый раз раздевают перед сном и смеют лицезреть эти…
— Ох, Жи-иль…
— …эти прекрасные белоснежные грудки… эту впадинку между ними…эти сосочки, розовые, как губки Амура…
— Ох… что ты там видишь, в темноте?
— А я уже привык. Да и на ощупь вдвойне интереснее. Дай-ка сниму второй рукав; не правда ли, из меня получается отличная горничная?
— Не слишком, ваша светлость. Всего полдела сделано, а как же юбки?
— Я больше привык их задир… нет, не слушай меня, сердечко моё. Я и впрямь нерадив. Помоги мне, и мы вместе справимся с этим ворохом ненужной ткани, она давно уже мешает.
— Мешает? Чему? Ой, щекотно…
— Прекрати хихикать, девочка. Я очень серьёзен. Та-ак, ещё одну юбку долой… Чему мешает? Да я уже дымлюсь от напряжения, неужели ты не видишь?
— Не вижу, ваша светлость, вы же сами погасили свечи… Как вам не стыдно? Чем это вы ко мне прижимаетесь?
— Раздевая девушку, что сидит у тебя на коленях, нет-нет, да прижмёшься чем-нибудь к талии.
— Это не талия, она выше. Я уже кое в чём разбираюсь, ваша св… Ой!
— Я же сказал, что дымлюсь… это от излишней горячности. Ты не боишься? Марточка, милая…
— Не боюсь. Поцелуйте меня ещё раз, ваша св…
— Жиль…
— Жи-иль…
— А как же мы найдём в темноте мою сорочку? Это неприлично — спать голой!
— Очень даже прилично, особенно с мужем.
— Правда?
— Конечно. Только спать в кресле неловко, пойдём… в кровать, в конце концов! Марточка, сердечко моё…
— Жиль, Жиль, погоди…
— Ничего не бойся, солнышко. Давай-ка я тебя уложу поудобнее… Слушай меня внимательно. Сейчас я задам тебе один вопрос, очень важный, и ты мне на него ответь, пожалуйста. Ты будешь моей женой?
…
— А разве мы… мы не…
— Однажды назвав тебя перед всеми Анной, я не оставил тебе выбора. Родная, я благодарен тебе за всё, но хочу, чтобы ты решила всё сама, а не стала моей от безысходности, от того, что некуда деваться.
— Ты просто дурачок, Жиль. И вы, ваша светлость…
— Марточка, ну что ты, не плачь!
— Это я от счастья. Я люблю тебя, Жиль. Правда-правда. Не веришь?
— Боюсь поверить, милая. Вдруг — открою глаза, зажгу свечи — и всё попадёт?
— Нет уж, ты поверь… Хочешь, поклянусь?
— Не надо, я и так…
— Послушай, Жиль, я должна, понимаешь? Должна сказать. Я же знаю, что у нас не будет настоящей свадьбы, и венчания не будет, когда же мне ещё это сделать? Вот подожди, только соберусь с мыслями, вспомню, как это говорится — и всё скажу, как надо… А потом — пусть у нас будет всё, как у настоящих мужа и жены, ты ведь этого хочешь, да?
— Да, да, моя ласточка… А ты?
— Ужасно хочу. Так слушай же… И не перебивай, это важно… Жильберт, муж мой и господин, я, Марта, перед Богом и людьми обещаю быть тебе верной женой, быть всегда рядом — и в горе, и в радости, и во здравии, и в болезни, и в годы, когда… в общем, пока смерть не разлучит нас. Всё. Аминь. Правильно?
— Аминь. Да будет так. А я — тоже должен что-то сказать?
— А ты уже сказал. Не помнишь?
— Бей меня, ласточка моя, но не помню… Когда?
— Тогда, в карете. Когда кольцо мне надел. И сказал: «Этим кольцом, Марта…» Ты уже тогда на мне женился, не понял?
— Марта…
— Жи-иль…
— Это сколько же времени потеряно! Не волнуйся, я всё наверстаю, солнышко, прямо сейчас и начну… Иди же ко мне…
По случаю воскресного дня прислуге давалось небольшое послабление. Желающие могли пойти на обедню в часовню самого Гайярда, кое-кто из слуг отправлялся в центральный собор или знакомую церковь. Даже бывшие пленники из Кордовского эмирата освобождались до полудня от работ, и пусть не все из них ещё согласились принять таинство Крещения — сколь уж живёте в христианском мире, то соблюдайте его законы, а христианский Бог заповедовал отдыхать от трудов праведных в каждый седьмой день. Разве плохо?
Отпустив горничных, матушка Аглая спохватилась, что не всё за вчерашний день успела сделать. Задал её сынок задачу, распорядившись обустроить покои для компаньонки душеньки-её-светлости… Дело-то хорошее, только вот с бухты-барахты… Гостевые комнаты всегда наготове, так только убираются, пока в них не живут, раз в две недели. Вот и пришлось давеча всех девушек согнать на срочную работу, да кое-что поменять из мебели, да поставить ширмы, проверить камин, поставить новый экран — осень на дворе, ночи уже прохладные… Да потом, после того, как господа отобедали, ловить момент, чтобы побеседовать с госпожой Доротеей о её привычках, наклонностях, узнать, когда её будить, что она предпочитает на завтрак, сколько ей нужно горничных… Заодно и присмотреться: как-то нехорошо у матушки Аглаи ёкало сердце, стоило лишь припомнить, какие взгляды негодник Винсент бросал в сторону этой мадам, когда она того не замечала.
Не такой хотела бы видеть Аглая будущую невестку. Госпожа Доротея — дама во всех отношениях положительная, достойная, но… вдова. А хотелось бы для сына девушку, что ни говори, и помоложе… Впрочем… Матушка Аглая сердито одёрнула самоё себя. Нечего надумывать, на пустом месте огород городить. Ну, глянул сыночек на красивую женщину раз, другой… На неё все таращились. Даже престарелый Гийом шею выворачивал, бабник, а уж лакеи-то — так и стреляли глазами, пока блюда разносили да у дверей дежурили, как без этого.