Иная терра.Трилогия
Шрифт:
— Хорошо, как скажешь. В конце концов, я просто поинтересовался.
Дождавшись момента, когда вино почти что закипело, Стас быстро снял котелок с огня, положил фрукты, мускат, корицу и гвоздику, накрыл крышкой — пусть настаивается. Потом отошел чуть в сторону, жестом поманив за собой Гранда.
— Что-то придумал? — поинтересовался тот, с интересом глядя на мешок, который Ветровский держал в руках.
— Еще не знаю. Но если все получится — мне будет нужна твоя помощь.
— А если не получится?
— Тогда вы без затей выпьете глинтвейн без меня.
— Значит, получится, — пожал плечами испанец. — Что я должен сделать?
— Если все получится — перелей глинт сюда и дай мне.
— А как я пойму, что все получилось?
—
— Ты, главное, сам не спутай, — хмыкнул Гранд, забирая мешок. Открыл, заглянул, удивленно присвистнул.
— Однако! Интересная вещица.
— Мне тоже нравится. Если что — останется у вас, думаю, найдете ей применение.
— Стек, уйми свои пораженческие настроения, — Алькано поморщился. — Давай, вали, и делай, что должно.
— И свершится, чему суждено, — с усмешкой закончил Стас.
— Именно.
Оставив Гранда, молодой человек отошел на десяток шагов, сел на чуть влажную землю, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Теперь самое главное — не ошибиться. Не попытаться сказать что-то так, как хотелось бы, а не как есть. Не попробовать невольно себя оправдать. Не солгать ни словами, ни чувствами, ни взглядом. Шанс только один, и другого не будет больше никогда.
Через пятнадцать минут Стас вернулся к костру. За время его отсутствия что-то неуловимо изменилось. Казалось, атмосфера достигла пика напряжения, воздух едва не искрился от накала эмоций.
Едва Ветровский появился на поляне, все, кто сидел, поднялись на ноги, кто стоял — просто подошли ближе, встав полукругом перед Стасом. В стороне остались только Алик, не тронувшийся с места, и Гранд, занявший пост у котелка с глинтвейном. Вперед выступил Галль. Он был очень бледен, только на щеках неестественно-яркими неровными пятнами полыхал румянец, но решительный взгляд и сжатые губы ясно давали понять серьезность его намерений.
— Стас, нам нужно поговорить. Всем, — сказал Виктор.
— Я знаю, — кивнул Ветровский. — Я для того и попросил вас собраться.
Раньше бы он сказал «собрал вас». И эта, незначительная на первый взгляд, деталь не ускользнула от внимания гитариста.
— Мы все знаем, что ты был несправедливо обвинен и осужден весной семьдесят второго года… Ну, пусть не совсем несправедливо — ты и в самом деле нарушил закон — но какое нам дело до этого закона? Мы все остались на твоей стороне, когда от тебя отвернулись другие. Мы отказались от многих друзей, мы потеряли большую часть ордена — потому что поддержали тебя. Мы потеряли очень многое, потому что выбрали тебя. Я говорю это не для того, чтобы тебя упрекнуть — ни один из нас не жалеет о том, что мы тогда выбрали. Я говорю это для того, чтобы подтвердить наше право требовать ответа сейчас.
— Вам не нужно ничего подтверждать, чтобы требовать от меня ответа, — негромко, но отчетливо проговорил Стас. — Вы просто имеете на это право, безотносительно всего. Я готов ответить…
Невысказанное «за все» повисло в воздухе, но почувствовали это только Алик и Гранд.
— Ты бежал из корпорации в апреле две тысячи семьдесят третьего года. Сейчас — сентябрь две тысячи семьдесят пятого. Мы хотим знать, где ты был почти два с половиной года, почему не давал о себе знать — даже не сообщил, что ты жив и свободен! — и почему вернулся теперь, — отчеканил Галль.
Краска полностью покинула его лицо, он был бледен, а пальцы едва заметно дрожали — но, тем не менее, он договорил до конца. Стас вновь глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.
— Вы позволите мне начать с самого начала? — спросил он, дождался кивка побледневшего, казалось, еще сильнее Виктора, и продолжил: — Человек, который помог мне бежать, дал мне больше, чем просто освобождение от четырех стен, кнута и электроошейника. Просто окажись я на свободе — я не ушел бы далеко. Меня нашли бы по чипу, или арестовали при первой же проверке документов, считав сетчатку глаза. Этот человек сделал так, что мои данные были полностью удалены со всех серверов как корпорации, так и страны. Мне нужно было лишь отлежаться несколько месяцев где-нибудь в безопасном месте, желательно — как можно дальше от цивилизации, где никого не удивило бы отсутствие чипа и каких-либо документов. За несколько дней — часть пути я проехал на попутных машинах, часть прошел пешком — мне удалось добраться до Ростова. В последней машине мне повезло — я узнал от водителя о существовании вольных деревень. Их жители обходятся без чипов, и им это разрешено законом. Они живут натуральным хозяйством, почти ничего не покупая в городе. К ним может придти любой, нуждающийся в помощи и укрытии — и если он готов работать наравне со всеми, ему позволят остаться. Это был идеальный для меня вариант. Водитель подсказал мне примерное расположение одной из таких деревень. Честно скажу, добрался я до нее буквально чудом, подхватил по дороге воспаление легких, меня едва вытащили — но вытащили. Я объяснил свою ситуацию старшему деревни — мне позволили остаться. Дали комнату в одном из домов, одежду взамен тех лохмотьев, в которые превратилась моя. Вылечили, научили жить в деревне, пахать, сеять, жать, ухаживать за скотиной и птицей, плотничать… много чему научили. И каждый день, проведенный мною в этой деревне, я не уставал поражаться людям, окружавшим меня. В них не было озлобленности, не было моральной усталости, никто не был вынужден идти на сделку с собственной совестью ради выживания, никто не отказывал в помощи другому, никто не боялся попросить помощи, нуждаясь в ней. Вся деревня жила, как одна большая и дружная семья. И в какой-то момент мне даже показалось, что я нашел орден. К сожалению, вскоре я понял, что ошибся. Они были очень хорошие, добрые, достойные уважения люди — но никто из них не стремился к большему. Они довольствовались тем, что есть еда и кров, общие праздники, близкие люди рядом, и не хотели ничего, кроме этого.
Я разговаривал почти с каждым, пытался поговорить на тему ордена — меня не понимали. «Зачем?» — говорили они. «Для чего это нужно?».
В конце концов я и сам начал задаваться этим вопросом. Зачем звезды, зачем вперед, зачем стремиться, для чего? Есть вкусная еда, настоящая работа, друзья, уютный дом, а еще чистейшие озера, свежий воздух, так непохожий на городской смог, не замусоренный лес без коттеджей на огороженной территории, вольные поля… неужели этого мало для счастья? И в конце концов я решил, что вполне достаточно. А еще там была девушка, в которую я влюбился. А она влюбилась в меня. Мы хотели создать семью, я даже построил дом… И мне этого было достаточно. Я вспоминал об ордене, обо всех вас — но чем дальше, тем реже.
Я находил оправдания, десятки оправданий. Если я вернусь, я навлеку на вас беду, я подвергну вас опасности, меня найдут, арестуют, и вы тоже пострадаете, вы справитесь без меня, я буду только мешать…
Мне не хватало духу честно признаться самому себе в том, что я струсил. Да, просто струсил! Помните, мы как-то говорили, что честных людей так мало потому, что слишком привлекательны перспективы, которые дает подлость и бесчестность?
Так вот, вы себе даже не представляете, насколько привлекательна простая и честная жизнь вдали от цивилизации. Вы не представляете себе, насколько это обманчиво-легко — отказаться от мечты, отказаться от самопожертвования во имя достижения великой цели, отказаться от трудного и неблагодарного пути наверх. Простая жизнь, простые радости, простые цели — это легко и приятно. Особенно если есть с чем сравнивать.
Я сравнивал! Сравнивал жизнь, которую я вел в деревне, с той жизнью, которую буду вынужден вести, если вернусь и вновь встану во главе ордена. А еще сравнивал ее с той жизнью, которую ведут миллионы людей, с презрительной жалостью называемых нами «простыми». Миллионы людей, с детства обученных принципу «каждый сам за себя», непривычных к взаимопомощи, сочувствию, бескорыстности, любви к другим. Миллионы людей, привыкших делать подлости ради карьеры, ради денег, ради положения — привыкших не потому, что они плохие, а потому, что «все так делают, почему я не могу?».