Иная
Шрифт:
Здесь отец умолк.
— Ты веришь в дьявола? — спросила я.
— Это не был вопрос веры, — ответил он. — Мои инстинкты сработали моментально: я столкнулся со Злом. До этого я даже не мыслил подобными категориями.
Я хотела, чтобы он вернулся к рассказу, поведал мне вещи, которые мне хотелось знать больше всего. Мне нравилось, как он произносит мамино имя: Сара.
— Похоже, ты был другим в те дни, — сказала я, наводя его на прежнюю тему. — Пешие походы, игры на пляже. В юности ты не страдал… — я замялась, — волчанкой?
Он поставил стакан
— Тогда я был здоров. Солнечный свет не раздражал меня. Еда не имела значения. Я обожал Сару и свою работу. У меня не было материальных проблем, благодаря полученному от отца наследству. Будущее, — он криво улыбнулся, — выглядело безоблачным.
Дьявол, встреченный моим отцом в Гластонбери, не шел ни в какое сравнение с дьяволом, поджидавшим его в Кембридже.
Изначально он работал под руководством профессора А. Г. Симпсона, мягкого, даже застенчивого человека, чьи прекрасные манеры не могли до конца скрыть его интеллект. Гранты, выделенные Симпсону на исследования, достигали миллионов фунтов, основной упор делался на изучение стволовых клеток.
Но всего через несколько месяцев отца и Малкольма начал буквально домогаться — иначе не скажешь — другой профессор с кафедры гематологии, Джон Редферн. Редферн работал в области переливания крови, и его лаборатории участвовали в экспериментах Государственной донорской программы в Адденбрукском госпитале. [14]
На этом месте я отца перебила:
— Ты мне почти ничего не рассказал о Малкольме.
— Он был моим ближайшим другом. Малкольм был высоким, всего на пару сантиметров ниже меня, у, него были светлые волосы, которые он расчесывал на пробор слева, и они падали ему на лоб, очень белая кожа, он мгновенно краснел, если смущался или сердился. Он был умен и недурен собой — по крайней мере, женщины в то время придерживались такого мнения. Но ему нравилось разыгрывать из себя мизантропа и закоренелого циника. Друзей у него было немного.
14
Адденбрукский госпиталь — большой научно-исследовательский больничный комплекс в Кембридже, тесно связанный с Кембриджским университетом. (Прим. перев.)
Когда Малкольм зашел в тот день за папой, на нем, как обычно, был застегнутый на все пуговицы кардиган и белая сорочка с галстуком. Он взял напрокат машину, и они поехали в незнакомый ресторан на другом конце города на встречу с Редферном. Это оказалось душное, прокуренное место, где краснорожие дельцы поглощали ростбифы с кровью и двойным гарниром.
Когда они вошли, Редферн поднялся из-за столика. В зале повисла тишина, бизнесмены изучали вновь пришедших. На отца с Малкольмом часто таращились в общественных местах. Вид у них был не британский.
Редферн был метр семьдесят ростом, темноволосый и темноглазый, носатый и с красноватой кожей. Привлекательностью он не отличался, но всякий раз, когда отец встречал его в студенческом городке, он шел в обществе какого-нибудь красивого спутника.
За красным вином и красным мясом Редферн изложил свой план. Он хотел создать небольшую самостоятельную компанию для разработки базы данных образцов сыворотки с целью использования их для распознавания заболеваний. Он долго распространялся на тему, насколько могли бы Малкольм с отцом усилить потенциал такой компании, о том, как бы они разбогатели.
Малкольм сказал:
— О да, именно за деньгами мы и гонимся.
Насмешка в его голосе, похоже, удивила Редферна.
— Я думал, все янки помешаны на презренном металле, — сказал он.
Насчет отца с Малкольмом Редферн ошибался. У них обоих уже было слишком много денег. Прадед Малкольма, Джон Линч, сделал состояние в американской сталелитейной промышленности, и Малкольм был миллионером. Источником папиных денег был фонд, основанный его отцом, богатым немцем, разбогатевшим еще больше за счет неких темных дел, которые он вел в Латинской Америке после Второй мировой войны.
После слов Малкольма отец взглянул поверх окровавленных тарелок и заляпанных салфеток на их собеседника и заметил вспышку гнева в его глазах. Однако это выражение тут же сменилось гримасой печальной мольбы.
— Обещайте хотя бы подумать над моим предложением, — сказал Редферн самым смиренным тоном.
Они предоставили Редферну оплачивать счет, а сами уехали, насмехаясь над ним между собой.
Я заерзала в кресле.
— Засыпаешь? — спросил папа.
Я не знала. Я утратила чувство времени.
— Нет. Ноги хочется вытянуть.
— Может, закончим на сегодня? — предложил он с явным воодушевлением.
— Нет, — сказала я. — Я хочу услышать все до конца.
— Стоит ли? Я не хочу расстраивать тебя.
— Вряд ли найдется еще что-нибудь, способное меня расстроить, — заявила я.
Спустя несколько дней папа случайно встретил Редферна в центре города. Профессор шел с высокой шведкой из Кавендишской лаборатории. Они обменялись приветствиями. И тут отец обнаружил, что не может шевельнуться. Ноги не гнулись. Он смотрел Редферну в глаза, попытался отвести взгляд — и не смог.
Прошла целая минута, прежде чем он почувствовал, что снова обрел способность двигаться. Тогда он перевел взгляд с Редферна на женщину, но та избегала смотреть в его сторону.
— До скорой встречи, — сказал Редферн.
Отцу хотелось убежать. Вместо этого он спокойно пошел прочь, преследуемый звуками их смеха.
Примерно неделю спустя Малкольм позвонил и пригласил отца к себе на чай. Папа сказал, что слишком занят.
— Я сегодня видел изумительный гемоглобин, — сказал Малкольм.
Малкольм был не из тех, кто легко разбрасывается словами типа «изумительный». Этого было достаточно, чтобы соблазнить папу.
Поднимаясь по лестнице в квартиру Малкольма, отец почувствовал резкий запах горелого хлеба. На стук никто не ответил, но дверь оказалась не заперта, и он вошел.
В гостиной у Малкольма, как обычно, горел камин, а рядом с ним стоял Редферн с кочергой в руке, на конце которой дымился обугленный кусок хлеба.
— Люблю подгорелые тосты, — сказал он, не оборачиваясь. — А вы?