Инчик-Сахалинчик
Шрифт:
– На Сахалине нет волков.
– Ну зайчики там всякие. А потом они садятся пить чай из самовара, достают из буфета варенье, конфеты… В общем, всё выпивают, всё съедают и уходят жить в лес. Да, мамочка, вот так, – я загадочно ей киваю.
Мать хмыкает:
– Так вот оно что! Ни воды сутра, ни припасов. Вань, надо бы замок амбарный на летнюю кухню повесить, чтоб медведи по ночам у нас не шастали.
Отец, лежащий на другом диване, поперхнулся, закашлялся, отвернулся и забурчал:
– Припасов ей жалко, родному мужу сладенького пожалела. Да пошли вы обе!
Но «обе» его не слышали, а заучивали наизусть:
– Это что за теремок? Он ни низок, ни высок. Кто-кто-кто в теремочке живет? Кто-кто-кто в невысоком живет?
Отец покосился на нас и пропыхтел:
– Жадина-говядина, соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест, а муха прилетела, понюхала и съела.
Валентина Николаевна удивлённо обернулась на супруга и выдала такую фразу:
– Так ты и не муха вовсе, а саранча поганая!
– Мам, а кто такой саранча?
– Это тот кто всё сжирает на своем пути – отец твой, в общем.
– Саранча! – кричу я весело Ивану Вавиловичу. – А давай на летней кухне много-много лавочек поставим. Чтоб все-все лесные звери по ночам в нашем теремочке собирались и чаи гоняли.
Мать со злой гримасой отвернулась от меня:
– Знаешь что! Кормилица ты наша, вставай и иди ищи себе другую кухарку. А мне и саранчи по горло хватит.
Подарили мне детский педальный автомобиль Москвич, но не новый, а с довольно-таки с большим пробегом. Ну ничего! Села я в своё авто и рассекаю по двору. Но рассекать просто так – скучно, надо же ездить со смыслом. Поворачиваю к деду во двор. Но туда проехать проблематично, тропинка узкая. Пыхчу, жму на педали!
– Дочь, ты куда? – кричит Валентина Николаевна, оторвав голову от своих тюльпанов.
– Деда давить!
– За что?
– А чтоб громко не пердел и ни хихикал при этом, как дурак!
– Ну, ну, – мать одобрительно закивала.
Еду, ползу, застряла. Ремонтирую драндулет, встав кверху задом. Из забора высовывается дед:
– Ты куда это, букашка, направилась?
– Тебя давить, чтобы ты громко не пердел и ни хихикал!
Дед опешил. А я совсем распоясалась:
– Не боись, я тебя быстро задавлю и пукнуть не успеешь!
Дед ехидно осмотрел калитку, запертую на защелку:
– И што, я тебе ещё и ворота должон открыть?
Я киваю. Дед показывает мне кукиш:
– А вот это видишь? Ничего я тебе не должон.
Я в отчаянье дергаю ворота:
– Да ты, да ты! Да ты всему государству, знаешь, сколько должен? За то что на войну не ходил!
– Чего? – поперхнулся старый хрыч. – Да я для фронта картошку выращивал!
Но потом смягчился и почти ласково спросил:
– А кто это тебе такое сказал?
– Дядя Коля.
– Каргаполов что ли?
– Нет, сын твой старшенький, любимый!
Вавила посерел, побледнел, вырывал хворостину, подпирающую крыжовник, и понесся к дому сына Николая:
– Вот я тебе устрою РотФронт, засранец! Вот я те устрою бздёшь на всё село! Надо было тебя тогда еще прибить, когда ты мальцом был, в детстве!
А я пожимаю плечами, сажусь в отремонтированный Москвич и въезжаю в распахнутую калитку:
– Делать нечего, поеду бабу Пашу давить.
«За что? – хотел было спросить голос с неба, но промолчал. – Что с него, с ребёнка возьмёшь?»
Тятька постоянно что-то ремонтирует, пилит, строгает, а я либо смотрю, либо помогаю: где дощечку подержу, а где и гвоздик подам. Но самое главное богатство в его столярной мастерской – это не стена с развешанными на ней инструментами, а уголок рыбака-любителя. Там хранятся удочки, а в столе с выдвижными ящичками – наживки на крючки: бусины, блестки, блесна, пёрышки… Ну всё то, что и рыбку к крючку приманит, и грузилом послужит. Иван Вавилович, он у нас, как ворона, если у кого бусы рассыпались, то хвать их себе, и только их и видели! А копошиться в его воровском богатстве нельзя – крючки острые, больно в пальчики впиваются. Осторожненько спрашиваю:
– Пап, а как рыбка на них ловится?
– Она бусинку ртом <ам> и все, поймалась.
Я тоже делаю <ам> и поймалась: в моей губе застрял крючок. Стою, реву!
Батя волочет меня к матери:
– Валь, ну дура она, нет?
Я реву. В губе торчит красивая бусинка. Мать узнаёт свой скатный жемчуг, краснеет, бледнеет, и начинает орать на мужа. Я реву. Но родителям не до меня: мать бьёт отца тряпкой, потом скалкой, а потом ещё и сковородкой. Я продолжаю упорно реветь.
Но тут сама судьба сжалилась над малышкой: к нам в гости зарулили Каргаполовы. А тётя Нина (как я уже говорила) медсестра. Она сразу же побежала к нашей аптечке и аккуратно вытащила крючок из моей губы. Крови, конечно, было много, но ранка затянулась быстро.
Зато с этих пор у меня появилась новая кличка: ни какой-то там «Пуп земли», а «Золотая рыбка». Вот так!
Как только мне исполнилось четыре года, отец стал брать дочь с собой на рыбалку. Зрелище конечно еще то! Валенки, шуба, меховая шапка – круглый неуклюжий клубок сначала едет на санках, а потом перекатывается от лунки к лунке, заглядывает внутрь и спрашивает:
– А что там, туалетная дырка, туда надо делать <пи-пи>?
– <Пи-пи>, <пи-пи>, – хихикают мужики и дёргают жирную навагу одну за другой, одну за другой.
А ребенок возмущается, когда его присаживают делать <пи-пи> не в лунку, а на снег. Но годы катятся намного быстрее, чем малыш по льду. Хотя с точки зрения малыша – всё как раз наоборот. Но это лишь точка зрения малыша.
И вот это уже вполне осознанный человечек, который вместе со взрослыми дёргает жирную навагу одну за другой, одну за другой да хохочет от счастья. И сам, голыми руками прикармливает рыбу горохом! А <пи-пи> приходится делать всё также на снег. Ну ничего-ничего, годы и это забудут. Ведь что им будет, годам? Лишь бы море вовремя замерзало и кормило рыбкой уже твоих детей и внуков, маленький человечек.