Индивидуальная непереносимость
Шрифт:
Ну и так далее. Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та! Агафону мой шедевр понравился. Главное, он был короткий и легко запоминался.
– Но я должен буду огласить имя автора сего бессмертного опуса, – нахмурился вдруг Агафон. – Тебя? Но не могу же я назвать собственную фамилию. Это будет подозрительно.
– Да
– Уссаца. А кто он?
– Один мой одноклассник. Двоечник и прогульщик. Все школьные годы Мишка катился по наклонной и сейчас, наверное, докатился до самого дна. На этом основании вряд ли члены приёмной комиссии с ним знакомы. Они же не ночуют в теплотрассе.
Таким образом, Агафон был мною хорошо подготовлен и успешно сдал экзамены. Сам я выбрал главным блюдом нестареющий хит «Торремолинос», а на десерт – пару несложных пьес для шестиструнной гитары. В общем, прорвались.
Хотя мы были уверены в зачислении, тем не менее летом поехали в музыкальное училище, чтобы убедиться, что наши имена есть в списках поступивших. На стенде под надписями: «Спасибо Родине за наше счастливое детство» и «Молодёжь! Настойчиво овладевай знаниями!» стояли имена везунчиков. Перед стендом бурлила толпа молодёжи. Казалось, что девушек здесь раз в десять больше, чем юношей. Некоторые девушки рыдали навзрыд, другие молча глотали слёзы. Лишь редкие счастливицы радостно бежали к мамам, в сторонке ждущим своих одарённых детей. Юноши пробивались сквозь толпу к спискам, нахмурившись, водили взглядом по ним, ища себя, и потом отходили, улыбаясь или матерясь.
Мы с Агафоном прочитали свои имена в списке зачисленных на первый курс и довольные поехали домой. В тот летний солнечный день, трясясь в громыхающем трамвае, я впервые в жизни почувствовал себя абсолютно счастливым. Ну вот просто абсолютно. Потом это ощущение приходило ко мне ещё не раз, но первый я не забуду никогда.
Удостоверившись, что нас с братом приняли, я написал заявление об увольнении по собственному желанию и отправился на фабрику детских игрушек. Это несерьёзное предприятие жалось между настоящих заводов на дальней окраине Мухачинска. Сначала я сунулся в отдел кадров, но начальник отдела кадров отфутболил меня к директору фабрики. Мне повезло – директор был на месте и не занят. Пожилая дородная секретарша – вся организация знала, что она приходится директору свекровью – справилась по телефону обо мне у своего важного зятя и разрешила войти в святая святых фабрики.
Директора звали товарищ Кулиев. Аббас-Мирза Абдул-Гуссейн оглы Кулиев. Он приехал в Мухачинск из Баку, говорил с сильным акцентом, вид имел кислый, смотрел хмуро и что у него творится в голове было непонятно. Впрочем, товарищ Кулиев относился ко мне хорошо. Может быть, потому что, не считая свекрови, я, единственный на фабрике, произносил его имя-отчество без запинки.
В просторной святая святых царила тишина и сумрак, словно в закрытом на ночь спортзале. На стене скучал Ленин в рамке. Табличка на письменном столе директора предупреждала: «Курить можно. Денег нет!» Как бы подтверждая, что табличка не врёт, под орлиным носом товарища Кулиева дымилась папироса, наполняя кабинет синим туманом.
Многие кавказцы отращивают себе такую густую растительность на лице, что в ней можно устанавливать мышеловки, но наш директор предпочитал гладко бриться. Несуществующие усы не смогли скрыть от меня его улыбку – вымученную, как у человека, страдающего от геморроя. Протянув заявление товарищу Кулиеву, я присел на стул и тоже закурил.
Родители не курили, брат и друзья не курили, а я пристрастился к этой пагубной привычке во время экзаменов на аттестат зрелости. В школьные годы пару раз побаловался с пацанами, но мне не понравилось. Табачный дым вызывал кашель, и в чём прелесть курева я тогда не понял. В последнее лето детства мы собирались после каждого экзамена за школой, в тени раскидистых тополей. Кто-нибудь из пацанов доставал из кармана пачку сигарет и пускал по кругу. Мы стояли под тополями, пускали с важным видом дым в небо и казались самим себе взрослыми людьми. Очень скоро мне стало неудобно курить чужие сигареты, и я впервые в жизни купил это зелье. Но когда оно у тебя есть, ты обязательно начнёшь курить больше. Однажды я закурил не в компании одноклассников, а один. Потом ещё раз, и ещё… Через короткое время я вдруг обнаружил, что уже не могу обойтись без ежечасного вдыхания горькой отравы. Ну вот и всё – приплыл. Отныне не я решал, курить мне или нет. Отныне я был рабом табака. Впрочем, к увольнению с фабрики детских игрушек курение отношения не имело.
Товарищ Кулиев прочитал моё заявление с таким трудом, словно он учился грамоте на самокрутках из газеты. Потом он нахмурил сросшиеся на переносице брови, прочистил горло и заговорил горячим, как струя кипятка, голосом:
– Ты комсомолец, дорогой?
– Нет.
Я сказал правду. Это было невероятно, но факт. Я – единственный старшеклассник во всей школе – избежал приёма в комсомол. На все предложения комсорга я отвечал, изо всех сил изображая настолько больного юношу, что, казалось, только лучшие здравницы Крыма и Черноморского побережья Кавказа смогут поставить меня на ноги и то вряд ли:
– Считаю себя недостойным. Я слишком слаб и болен, чтобы приносить пользу комсомолу, а балластом мне быть стыдно.
В моём отдельном случае пропаганда ВЛКСМ, как организации, в которой состоят лучшие из лучших представители советской молодёжи, сыграла против себя самой. На моё признание у комсорга просто не находилось аргументов. Он попытался меня убедить в том, что я не так уж и плох, но я не сдавался:
– Не надо меня обманывать. Зачем сластить горькую пилюлю? У меня близорукость, плоскостопие и сколиоз – похоже, я долго не протяну. К тому же плохо учусь, нарушаю дисциплину, не знаю наших покорителей космоса, кроме Юрия Гагарина, конечно. Значит, я недостоин быть среди молодых строителей коммунизма. Мне нужно много работать над собой. Делать утреннюю зарядку, заниматься закаливанием и лучше питаться.
Роль смертельно больного юноши мне прекрасно удавалась. В общем, повезло. Школу я смог закончить без комсомольского билета, а после школы всем стало на меня наплевать.
– Вай! Как так – не комсомолец? – недоверчиво произнёс директор. – Ладно, пусть, но ты же советский человек! Даже некомсомолец должен быть в курсе, какое сейчас сложное международное положение. Наша родина в кольце врагов! И ты в такое тревожное время хочешь уволиться?
Товарищ Кулиев так укоризненно посмотрел на меня, как будто я дезертирую с передовой. Я ответил ему взглядом, в котором укоризны, по моим расчётам, должно было быть в два раза больше.
– Поймите, Аббас-Мирза Абдул-Гуссейнович. Я хочу быть гитаристом.
– И ты пойми, дорогой. Гитаристов много. Они как гравий на стройке, а хороший художник-оформитель редкость. Он как алмаз. Брильянт! Передумай, а?
– Не передумаю.
Я демонстративно поднял глаза и уставился на Ленина. Ильич делал вид, что наши дела его не касаются. Наступила мёртвая тишина. Мёртвая тишина владела кабинетом некоторое время. Наконец вздохнув, директор чиркнул авторучкой на моём заявлении.
– Ну, иди, Паганини!