INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Вскоре господин де С. поправился настолько, что смог сам нанести визит миледи; он нашел ее печальной и задумчивой. Она заговорила с ним о Паоле; едва лишь было произнесено это имя, как Альфонс пришел в крайнее беспокойство. Она надеялась услышать признание, однако он удалился без всяких объяснений.
На следующий день она предприняла новую попытку: все повторилось вновь — то же беспокойство, то же упорное молчание. Альфонс совершенно утерял прежнюю веселость; на лице его появилось выражение тревожного раздумья, его мучила какая-то тайна, о которой он не хотел или не мог говорить. Мари уже не чувствовала себя счастливой: Альфонс что-то скрывал от нее, и она не могла этого вынести. Какая связь существовала между ним и графиней? Чем было вызвано ее роковое влияние на него? Почему он утверждал, что не знаком с ней? Почему одно лишь имя ее производило на него почти магическое
Однажды он сидел возле Мари в такой задумчивости, что, казалось, не замечал ее присутствия — однако, подняв глаза, увидел вдруг, что она плачет. Он вздрогнул — она тут же взяла его за руку со словами: «Альфонс, знаете ли вы графиню Паолу?» При этом имени он, как обычно, впал в беспокойное состояние. Мари повторила свой вопрос. «Дорогая моя, — сказал Альфонс, — до встречи на балу я никогда не видел графиню». — «Поклянитесь мне в этом», — сказала Мари. Альфонс, на мгновение смутившись, произнес: «Клянусь вам».
Ответ Альфонса, казалось, успокоил Мари. Она поведала ему обо всем, что пережила и передумала со дня бала, не утаила своих сомнений и подозрений, ведь она случайно нашла… Говоря это, Мари открыла бумажник и достала из него черное перо, подобранное у кровати Альфонса. Он же был совершенно поражен: на память ему пришло холодное как мрамор лицо, к которому он будто бы прикоснулся, и не меньше четверти часа он молчал, не в силах произнести ни слова. Мария, сочтя его оцепенение за признание, разрыдалась. «Друг мой, — сказала она, — не скрывайте от меня истину, какой бы жестокой она ни была… Вы не любите меня больше?» — «Яне люблю тебя? — воскликнул Альфонс, с которого словно упала пелена. — Какой вздор! О милая Мари, если от этого зависит твое спокойствие, я расскажу тебе все, хотя бы ты и приняла меня за безумца или фантазера. Слушай же».
Тут он подробнейшим образом описал ей все, что случилось с ним после отъезда из Марселя: поведал о незнакомце, о видении на палубе «Святого Антония», о портрете — и добавил (после некоторых колебаний, ибо сам стыдился своей слабости), что при виде графини Паолы ему показалось, будто именно эта женщина была изображена на портрете и будто она же появилась на борту корабля.
Этим рассказом Альфонс облегчил душу; что до Мари, то все ее страхи развеялись: она вновь была уверена, что ее любят и хранят ей верность; откровения же Альфонса ее не слишком встревожили. Ей уже некоторое время казалось, что Альфонс, от природы несколько вспыльчивый и раздражительный, слегка помутился рассудком вследствие ран, полученных в голову, — это должно было пройти, но в таком состоянии ему могло привидеться все что угодно. Она не стала меньше любить его из-за этого — но, из опасения обидеть и огорчить его, своего мнения на сей счет ему не высказала.
Глава седьмая
Господин де С. обязан был нанести визит графине Паоле, поскольку та несколько раз, пока он был нездоров, присылала справиться о здоровье. Мысль об этой встрече приводила его в ужас, но пришлось уступить настояниям Мари и долгу вежливости. Поэтому однажды вечером он отправился во дворец Серра.
Когда он ступил на порог, сердце у него учащенно забилось; сделав над собой усилие, он вошел и спросил графиню — той не оказалось дома. Он побывал в театре Сан-Агостино, где был бенефис госпожи Гафорини, талантливой певицы, которую публика обожала. Зал был полон. Сияли украшенные свечами ложи, дамы блистали великолепными нарядами — это было изумительное зрелище.
Альфонс заметил, что общее внимание привлекает ложа справа в первом ряду. Она была пуста, и молодой офицер спросил одного из своих соседей, отчего к ней прикованы взоры всех присутствующих. Итальянец ответил, что это ложа графини Паолы и что публика надеется ее увидеть. Альфонс, сидевший совсем недалеко, решил воспользоваться случаем, дабы получше рассмотреть эту женщину, вызывавшую столько кривотолков. Сосед, любивший, как и большинство итальянцев, поговорить, стал рассказывать о графине очень странные вещи. Он утверждал, что она не ест и не пьет; что всегда исчезает в ночь с пятницы на субботу и никто не знает, где она находится; что порой она пропадает надолго; что во время последней ее отлучки нашлись любопытные люди, разузнавшие, что ни из одних городских ворот она не выезжала; что, по мнению многих, она несколько раз умирала и воскресала из мертвых, потому что ей больше трехсот лет. Пятьдесят семь лет назад, добавил итальянец, мой собственный отец был очевидцем одного происшествия, когда графиня, будучи на загородной прогулке вместе с несколькими дамами, заснула, а те из чистого любопытства сняли с нее султан, желая его разглядеть. Паола мгновенно проснулась, заливаясь счастливым смехом. Казалось, будто ее освободили от каких-то мучительных пут. Но веселость эта была необычной, а возбуждение чрезмерным — она металась, словно не сознавая, где находится, и озиралась безумным взором. Говорила же о событиях, случившихся несколько веков назад, просила подать портшез, чтобы нанести визит дожу, умершему давным-давно, повторяла имена Альберто Ломелино, Спинолы и других людей из прошлых времен.
Дамы, донельзя огорченные ее состоянием, пытались приколоть султан; она их оттолкнула. С каждой минутой она старилась, угасая все больше с приближением ночи. В полночь она смежила веки, сомкнула губы и упала на землю бездыханной. Позвали врача; тот попытался сделать ей кровопускание, но в венах ее совершенно не было крови, как будто она умерла много лет назад. Все были уверены, что жизнь покинула ее; тело уложили на парадное ложе и стали готовиться к погребению. Когда же на следующий день за покойницей пришли, она исчезла, а священник, бодрствовавший при ней, лежал мертвым. Рассказчик, ручаясь за достоверность этой истории, добавил, что все это произошло неподалеку от Генуи, в Сестри-ди-Леванте.
Альфонс узнал старую байку о вампире, которую часто слышал в детстве — тогда ему говорили, будто все это случилось в Венгрии. {207} Суеверный страх соседа вызвал у него улыбку; в эту минуту он не помнил, что несколько раз выказал еще большее легковерие. Ум человеческий непостижим: рассудок подобен метеору, который порой меркнет.
Тут двери ложи отворились, и появилась ослепительная графиня Паола. В зале вспыхнула овация. Таковы итальянцы: они приветствуют с одинаковым пылом, на один и тот же манер, как прелестную женщину, так и героя.
Почти невозможно было устоять перед блеском этой красоты; Альфонс, как и все, был покорен, однако сохранил трезвость взгляда, не потеряв способности анализировать свои чувства. На вид ей было от двадцати до двадцати пяти лет; она была высокого роста и отличалась величественной осанкой; волосы, брови, глаза были черны, словно эбеновое дерево, а кожа поражала белизной. На щеках не было и намека на румянец, но чрезвычайно живые глаза освещали лицо. У нее был орлиный нос, тонкие губы, блестящие, будто эмаль, зубы. Шея, плечи, руки, грудь были образцом совершенства. Весь облик ее дышал благородством, изяществом, достоинством. Мужчины, увидевшие ее впервые, обычно испытывали трудно передаваемое ощущение, в котором восторг был неотделим от страха; но своей чарующей улыбкой она заставляла забыть о некоторой суровости, присущей ее чертам.
Она была одета роскошно и с безупречным вкусом — таких нарядов больше ни у кого не было. Еще не видя лица, о ней говорили: в этой женщине есть нечто загадочное. Особенно любила она красный и черный цвета. Голос у нее был нежный и мелодичный — при этом такой же необыкновенный, как она сама; казалось, он звучит издалека, приходя из другого мира и воздействуя на людей с чувствительными нервами, как звуки гармоники.
Альфонс постепенно осваивался с ее присутствием; он даже начал удивляться, что столь прекрасное лицо могло произвести на него тягостное впечатление — но тут Паола встретилась с ним взглядом. Словно бы электрический разряд пронзил его; если бы он не сидел, опираясь о спинку стула, то, вероятно, упал бы, как на балу. Впрочем, он быстро пришел в себя и даже осмелился еще раз взглянуть на графиню. Паола, казалось, была целиком захвачена пением Гафорини, исполнявшей очень известную арию: «Che vuole la bella rosa». [61]
61
«Чего хочет прекрасная роза» (ит.).