INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

де Мопассан Ги

Внезапно в партере вспыхнула ссора между каким-то офицером и молодым человеком, занимавшим место под ложей графини. Юноша в бешенстве дал пощечину офицеру, который тут же выхватил шпагу и пронзил обидчика насквозь. Брызнувшая кровь едва не запачкала платье красавицы. Одновременно послышался смех, и весь зал содрогнулся от ужаса. Откуда раздался взрыв хохота? Никто не мог бы сказать. Утверждали, будто из ложи графини — но уверенности в том не было. Альфонс поднял на нее взгляд: она прикрыла рот платком, глаза ее необыкновенно сверкали, но лицо не выражало ни радости, ни печали. Юноша скончался почти сразу, а офицера арестовали. Из-за этого грустного происшествия пришлось прервать представление,

и зал вскоре опустел.

Господин де С. вышел с намерением отправиться к миледи. На улице Банки он столкнулся с молодым итальянцем, который плыл с ним на одном корабле из Марселя до Генуи. Кастеллини, окликнув его, попросил рассказать, что случилось в театре. Как только Альфонс заговорил, ему послышалось, что кто-то его зовет; обернувшись, он никого не увидел и счел, что ошибся, однако зов повторился. Кастеллини сказал: «Это зовут вас». Альфонс сделал несколько шагов вперед — улица была пуста, а имя его отчетливо прозвучало в третий раз. Дойдя до конца улицы, он так никого и не обнаружил; хотел вернуться назад, но застыл на месте, услышав страшный грохот: на его глазах обвалился дом, возле которого он стоял всего две минуты назад.

Он сразу подумал о Кастеллини и других несчастных, что могли оказаться под обломками; густая пыль мешала рассмотреть, что творится; вскоре прибежали люди, появилась полиция, и началась работа. Альфонс понукал спасателей, сам подавая пример, — все было тщетно. Из развалин извлекли только трупы: в числе их был несчастный Кастеллини.

Глава восьмая

Слушайте, слушайте! В стену трижды постучали: это означает, что одному из нас предстоит умереть.

Все приготовления к свадьбе были закончены, приглашения разосланы, объявления напечатаны: ничто более не препятствовало влюбленным — через три дня их судьбы должны были соединиться. Альфонс был на вершине блаженства; вечером он ушел от Мари гораздо позже, чем обычно, — никогда еще расставание не было для него таким тягостным. На следующий день им предстояло нанести многочисленные визиты. Альфонс поднялся в семь утра: сердце его переполняла надежда на грядущее счастье. Завершилась ночь с пятницы на субботу, и она прошла спокойно — без того ужасного приступа, что повторялся регулярно (за исключением одного раза) со времени его приезда в Геную. Он поспешил к миледи; войдя же к ней, увидел, что слуги чем-то встревожены и переглядываются с таинственным видом. Он собирался расспросить их, но тут из спальни, которую Мари обычно не занимала, вышла ее горничная, вся в слезах. Вне себя он бросился к девушке, требуя объяснить причину этих рыданий. Она сказала, что ночью весь дом был разбужен ужасными криками, доносившимися из спальни барыни; что, прибежав туда, она увидела, как хозяйка ее бьется в конвульсиях — а затем, придя в себя, вскочила с кровати и в страхе устремилась из комнаты, не желая больше туда возвращаться; поэтому пришлось приготовить для нее другую спальню. Сейчас барыня дремлет.

Альфонс, опасаясь потревожить Мари, решил ждать, пока его позовут. Слуги же продолжали обсуждать ночное происшествие; один уверял, что из спальни барыни доносился чей-то голос, полный угрозы; другой — что почувствовал трупный запах, как если бы в спальне побывал мертвец; третий — что дух покойной дамы Ломелино, судя по всему, опять восстал из могилы; а четвертая — что это наверняка приходила фея Гниота, которая кусает вдов, вознамерившихся выйти замуж, и что подобное случилось с ее собственной матерью, когда та обвенчалась со швейцаром гостиницы.

Альфонс, устав от этих разговоров, поднялся на террасу, с нетерпением ожидая, когда ему будет позволено

увидеться с Мари. Наконец один из слуг прибежал с известием, что она проснулась и зовет его. Он бросился к ней в спальню: она выглядела измученной и была необыкновенно бледна. Помолчав несколько секунд, она со слезами сказала ему, что свадьба их откладывается и что соответствующие распоряжения ею уже отданы. В удивлении он спросил о причинах столь неожиданного решения, но Мари зарыдала так горестно, что он, опасаясь нового приступа, не посмел настаивать. Мало-помалу она успокоилась, и у Альфонса появилась надежда, что он сумеет уговорить ее, когда спадет жар.

На следующий день она почувствовала себя значительно лучше, и он заговорил о свадьбе — однако невеста его выказала несвойственную ей прежде твердость. В отчаянии он стал умолять ее хотя бы объяснить, что послужило поводом для отсрочки — все было тщетно, ему удалось лишь добиться обещания, что свадьба состоится через два месяца.

Вскоре Альфонс и миледи получили приглашение на бал к графине Паоле. Мари, хоть и оправилась уже от своего недомогания, была все же слишком слаба для подобных развлечений. Альфонс не желал идти без нее, но ей почему-то этого хотелось, и он уступил.

У графини было уже много народу, когда вошел Альфонс. Сама она сидела возле дверей; он поклонился ей, а она подняла него глаза — и уже не раз испытанное им ощущение дурноты проявилось с такой силой, что он не смог раскрыть рта. Графиня это заметила, и чело ее омрачилось; впрочем, это легкое облачко мгновенно исчезло. С очаровательной улыбкой она осведомилась о здоровье Альфонса и миледи; он в ответ что-то неловко забормотал, но, на его счастье, один из кавалеров в этот момент пригласил графиню на танец, тем самым выведя молодого офицера из затруднительного положения.

Пройдя в другую залу, он вскоре вернулся в бальную комнату, стыдясь своего поведения. Графиня танцевала. Во всех движениях ее было столько сладострастной неги и одновременно благородного изящества, что зрители замерли в восхищении. Это была не женщина, а богиня. Альфонс, очарованный и покоренный, почти забыл о своих страхах.

Когда танец закончился, он, желая загладить оплошность, решил сделать комплимент графине; но чем ближе подходил к ней, тем сильнее у него сжималось сердце. Паола следила за ним с явной тревогой. Повернувшись, она слегка притронулась к нему — он содрогнулся. В то же мгновение улыбка исчезла с ее уст, она нахмурила брови, и Альфонсу вновь показалось, что перед ним лицо женщины из видения. Однако продлилось это лишь одно мгновение. Графиня, придя в себя, стала еще прекраснее, чем всегда, Альфонс же вновь покраснел от стыда за свою слабость; желая во что бы то ни стало преодолеть это странное отвращение, он пригласил Паолу на танец. Она задумалась и наконец отвела ему место в самом конце списка.

Она поднялась, и он счел своим долгом предложить ей руку; увидев же, что она колеблется, прикоснулся к ее пальцам — в то же мгновение смертельный холод объял его, и ему показалось, что душа рвется из тела. Это ощущение было настолько мучительным, что он невольно отпрянул от Паолы, а та почти бегом устремилась прочь от него. Альфонс настолько обессилел, что едва сумел добраться до террасы, где почти бездыханным рухнул на скамеечку из зеленого дерна.

Он находился в этом полуобморочном состоянии, когда пред ним предстала фигура в вуали. Вуаль накрыла его, и он полностью потерял сознание. Когда чувства вернулись к нему, уже начинало светлеть; поднявшись, он заметил, как вдоль стены удаляется от него нечто, напоминающее легкий дымок. Быть может, это просто оседал ночной туман; быть может, то была тень от куста, дрогнувшего под порывом ветра.