INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Закутавшись в халат, наш путешественник распахнул окно и оперся о подоконник; из окна можно было видеть набережную Санта-Лючия, форт дель Ово и бескрайний морской простор, простиравшийся до Везувия и далее, до синеватого мыса, где вырисовывались веселые летние домики Кастелламаре, а вдали точками рассыпались виллы Сорренто.
Небо было чисто, только легкое белое облачко, гонимое беззаботным бризом, спешило к городу. Поль задержал на нем свой взгляд, странное выражение которого мы уже успели отметить; брови его нахмурились. Неизвестно откуда взявшиеся тучки присоединились к единственному облачку, и вскоре плотный тучевой покров раскинул свои черные складки над замком Сант-Эльмо. Тяжелые капли зашлепали по мостовой из вулканического туфа, и через несколько минут полил один из тех проливных
Великан носильщик, тот самый, которому Падди нанес свой великолепный удар, стоял, прижавшись к стене, под выступавшим вперед и обрамленным низенькой решеткой подоконником, отчасти защищавшим его от проливного дождя. Он не поддался всеобщей панике, и его глубокомысленный взгляд был устремлен на открытое окно, где стоял Поль д’Аспремон.
Его внутренний монолог выразился в следующей фразе, которую он пробурчал себе под нос: «Капитан „Леопольда“ наверняка сделал бы доброе дело, если бы вышвырнул этого forestiere [91] за борт»; и, пошарив рукой под своей широкой холщовой рубашкой, он коснулся мешочка с амулетами, висевшего на шнурке у него на шее.
91
Иностранца (ит.).
На смену дождю вновь пришла хорошая погода, горячие солнечные лучи в несколько минут высушили последние капли, оставшиеся после проливного дождя, и на набережной вновь радостно замельтешила толпа. Однако носильщик Тимберио отнюдь не изменил своего отношения к молодому иностранцу-французу и переместил свой пост, где он обычно пребывал в ожидании клиентов, подальше от окон гостиницы. Несколько знакомых lazzaroni выразили ему свое удивление, ибо он менял свое весьма доходное место на гораздо менее выгодное.
«Если хотите, сами там стойте, — отвечал он с таинственным видом, — а уж я-то знаю, что делаю».
Поль позавтракал у себя в комнате, ибо — то ли от застенчивости, то ли от заносчивости — он не любил находиться на людях. Затем он оделся и, чтобы скоротать время в ожидании часа, когда прилично явиться к мисс Вард, отправился в музей деи Студи. Невидящим взором он окинул чудесное собрание кампанийских ваз, бронзовую утварь, обнаруженную при раскопках Помпеи, позеленевшую медную греческую каску, сохранившую голову солдата, некогда ее носившую, кусок спекшейся глины, запечатлевший, подобно матричной форме, отпечаток очаровательного торса молодой женщины, {281} которую извержение застало в загородном доме Ария Диомеда, Геркулеса Фарнезе с его великолепными рельефными мышцами, Флору, архаическую Минерву, двух Бальбов и изумительную статую Аристида — возможно, самое совершенное творение, оставленное нам античностью. Но ни один влюбленный не может быть истинным ценителем произведений искусства: любой набросок милого его сердцу профиля для него дороже всех мраморных статуй Греции и Рима.
Убив кое-как два или три часа в музее деи Студи, Поль почти бегом вернулся к ожидавшей его коляске и приказал отвезти его за город, к дому, где проживала мисс Вард. Как истинный южанин, кучер понимал страстное нетерпение Поля, поэтому пустил своих одров во весь опор, и вскоре экипаж остановился перед уже знакомыми нам воротами, украшенными вазами с сочной зеленью. Та же самая служанка вышла открыть калитку; ее непокорные кудри по-прежнему торчали во все стороны; как и в прошлый раз, костюм ее состоял из рубашки грубого холста с вышитым на рукавах и по вороту цветным орнаментом и юбки из плотной ткани с поперечными полосами, какие носят женщины Прочиды. На ней, должны мы признать, не было ни обуви, ни чулок, но она уверенно ступала по пыли босыми ногами, чья форма восхитила
Мисс Алисия находилась в беседке, бывшей ее излюбленным местопребыванием. Между двумя колоннами, поддерживающими потолок из виноградных лоз, был натянут индейский гамак, сплетенный из красных и белых хлопковых веревок и украшенный птичьими перьями; запахнув легкий пеньюар из некрашеного китайского шелка и безжалостно сминая гофрированные оборки, она беспечно раскачивалась, утопая в легкой сетке. Сквозь ячейки гамака мелькали то ножки, обутые в домашние туфли из волокон алоэ, то прекрасные белые руки, скрещенные за головой; поза девушки напоминала позу Клеопатры, в которой ее обычно изображают античные художники. Хотя май только начался, но уже установилась жара, и в окрестном кустарнике дружно стрекотали мириады цикад.
Коммодор в костюме плантатора сидел в тростниковом кресле и через равные промежутки времени дергал за веревку, приводившую в движение гамак.
Группу дополнял третий персонаж: это был граф Альтавила, молодой элегантный неаполитанец, при виде которого на лбу Поля пролегла складка, придававшая его лицу дьвольски злобное выражение.
В самом деле, граф принадлежал к таким мужчинам, каких весьма неохотно встречаешь в обществе своей возлюбленной. Несмотря на высокий рост, он был безупречно сложен; черные как смоль густые волосы обрамляли его чистый высокий лоб; его глаза лучились ярким неаполитанским солнцем, а его крупные крепкие зубы, белые, словно жемчужины, вкупе с яркими губами и оливковым оттенком кожи, казалось, сверкали еще сильнее дневного светила. Единственный недостаток, который скрупулезный ценитель мог приписать его внешности, заключался в том, что граф был слишком красив.
Свои костюмы Альтавила заказывал в Лондоне, и его внешний вид одобрил бы самый взыскательный денди. Во всем его туалете только непомерно дорогие пуговицы на рубашке выдавали в нем итальянца… Дети Юга от рождения наделены пристрастием к драгоценностям. Вероятно также, что везде, кроме Неаполя, проявлением посредственного вкуса сочли бы и связку коралловых веточек, напоминавших двузубые вилочки, рук из лавы Везувия с подогнутыми пальцами или сжимающих кинжал, собак с вытянутыми лапами, белых и черных рогов и тому подобных мелких фигурок, прикрепленную посредством общего кольца к цепочке его часов. Впрочем, стоит вам сделать круг по виа Толедо или отправиться на Вилла Реале, вы тотчас обнаружите, что граф отнюдь не мог претендовать на оригинальность, хотя и носил на своем жилете эти странные брелоки.
Когда на пороге появился Поль д’Аспремон, граф по настоятельной просьбе мисс Вард исполнял одну из сладкозвучных народных неаполитанских мелодий, не имеющих автора; если бы нашелся музыкант, сумевший вычленить все ее мотивы, их хватило бы на целую оперу. Для тех, кто не слышал этих напевов, прелестные романсы Гордиджани, {282} распеваемые лаццарони, рыбаками и бродягами на набережной Кьяйа или на молу, вполне могут дать представление о них. Мелодии эти сотканы из дыхания бриза, лунного света, аромата цветущих апельсиновых деревьев и биения сердца.
Алисия, с ее красивым, но плохо поставленным английским голосом, пыталась воспроизвести понравившийся ей мотив; не прерываясь, она дружески кивнула Полю, бросившему на нее весьма нелюбезный взгляд, — присутствие красивого молодого человека больно задело его самолюбие.
В гамаке лопнула одна из веревок, мисс Вард соскользнула на землю, но не ушиблась; шесть готовых помочь рук разом протянулись к ней. Но девушка, пунцовая от смущения, уже была на ногах, ибо знала, что считается improper [92] падать в присутствии мужчин. Тем не менее ни одна складка ее платья не пришла в беспорядок и не нарушила законов целомудрия.
92
Неприличным (англ.).