Информация
Шрифт:
— Кто знает? Кто знает, что случается с этими бедными девочками, после того как их используют и выбросят?
Вернувшись в гостиницу, Ричард позвонил домой и поговорил с Лизеттой, Мариусом и Марко — Джина куда-то вышла… Потом он сел к письменному столу и усилием воли заставил себя чем-нибудь заняться: точнее, взяться за очередную биографию. Ричарда уже давно мучили подозрения, что кольцевая дорога его обозревательского плана покрыта изморозью и гололедицей. Он чувствовал, что его швыряет из стороны в сторону и работать он может только из-под палки. Короче, над Ричардом нависла катастрофа — он мог просрочить все мыслимые сроки. На самом деле сейчас Ричард писал больше рецензий, чем когда бы то ни было раньше. Правда, он частично воскрес как романист, но зарабатывать романами не представлялось никакой возможности. Потребовалось время и неоднократные напоминания Джины, чтобы до него это дошло. Биографии валялись… Нет, биографии грудами громоздились по всей комнате. У Ричарда закружилась голова, и это было странно, так как на вечере в посольстве он держался молодцом и старательно подсчитывал количество выпитого: всего набралось семнадцать порций. Еще несколько биографий лежали в чемодане, но он его
Было десять вечера. Люси Кабретти уже успела вернуться домой. И сейчас она тоже читала. Ричард был на пятой странице «Меркуцио из Линкольнс-Инн-филдс. Жизнеописание Томаса Беттертона». А Люси была на сто шестьдесят восьмой странице романа «Будь моей любимой». Через несколько минут она закончит «Будь моей любимой» и начнет «Рапсодию в ярко-розовом». Такие романы Люси читала по три-четыре штуки в день. Это никоим образом не отражалось на ее неподкупной честности, с которой она боролась за принятие поправки к закону о равноправии; это не придавало специфической окраски ее речам и лекциям об экономическом равенстве; и это ни в коей мере не испортило ее серьезного и строго документального бестселлера о пережитках в отношениях между полами. Но Люси читала по три-четыре штампованных романчика в день. Сейчас она лежала в постели одна. Ее красивый и здравомыслящий друг уехал в Филадельфию навестить сестру. Люси прочитала: «Сэр Уильям со своей тросточкой и пофыркивавшим мастифом вел Марию между стогами сена», ее глаза расширились от ужаса, а рука сама собой потянулась к горлу, в котором застрял горячий комок. Мария была служанкой, маленькой, симпатичной, с темными кудряшками.
Полночь. Ричард добрался до семьдесят третьей страницы. Время от времени он заглядывал в мини-бар (в отношении Ричарда эти слова означают, что он выпил сравнительно немного). Будь его воля, он вполне мог бы выпить гораздо больше, чем помещается в мини-баре. Но Ричард пил пиво из мини-бара, а это означает, что Ричард вел себя более чем благоразумно. Впрочем, он пил пиво из мини-бара исключительно потому, что там, если только не считать льда и легкой закуски, ничего не осталось. Голова Ричарда медленно запрокинулась назад. Он с возмущением посмотрел на бутылку. Тихо шипящая жидкость показалась ему пресной на вкус. У Ричарда возникло подозрение, что это пиво — безалкогольное. Поднеся бутылку к свету, он принялся внимательно изучать этикетку, пока не наткнулся на напечатанное крохотными буковками предупреждение о том, что содержимое может повредить беременным женщинам. После такого веского заверения Ричард удовлетворенно кивнул и вернулся к чтению биографии, продолжая прихлебывать пиво.
На следующий день они летели на юг.
Очевидно, существует некая духовная связь — обет, торжественная клятва верности — между аэропортами и книжной макулатурой. По крайней мере, так казалось Ричарду.
Книжная макулатура продается в аэропортах. Люди в аэропортах покупают и читают макулатурные романы. В макулатурных романах описываются люди в аэропортах. Макулатурные романы нуждаются в аэропортах, чтобы развозить своих героев по земному шару, а аэропорты в макулатурных романах служат фоном для их встреч и расставаний.
Часть книжной макулатуры полностью посвящена аэропортам. Некоторые макулатурные романы так и называются — «Аэропорт». Почему же тогда, спросите вы, нет ни одного аэропорта, который назывался бы «Макулатурным»? Фильмы, основанные на макулатурных романах, разумеется, в значительной степени зависят от съемок в аэропортах. Почему же никто никогда не видел аэропортов, где книжная макулатура превращалась бы в фильмы? А может быть, действительно где-то есть такой специальный аэропорт под названием «Макулатурный» или под более витиеватым названием, типа «Мандерлейский международный макулатурный аэропорт», где киношники снимают все свои фильмы? Не настоящий аэропорт, а декорация где-нибудь в съемочном павильоне, где все двумерное, плоское, сделанное из пластика, фольги и прочей дряни.
Но даже попадая в аэропорт, персонажи макулатурных романов не читают макулатурных романов. В отличие от обычных людей. Герои макулатурных романов читают завещания и брачные контракты. Если же это интеллектуалы, ученые, великие умы, то им иногда дозволяется читать какой-нибудь не-макулатурный роман. А вот реальные люди, которые читают не-макулатуру, и даже люди, которые пишут не-макулатуру, читают макулатуру, когда (и только тогда) — когда оказываются в аэропорту.
Макулатурные романы существуют по крайней мере так же давно, как и не-макулатурные, а вот аэропорты существуют, в общем, не так уж давно. Но по-настоящему они стали завоевывать популярность одновременно. Читатели макулатурных романов и люди в аэропортах хотят одного и того же: сбежать и как можно быстрее перенестись из одного макулатурного романа в другой, из одного аэропорта в другой аэропорт.
Таща через все эти аэропорты свой почтовый мешок с романом «Без названия» и тяжкое бремя биографий в чемодане, Ричард, пожалуй, не отказался бы заглянуть в какой-нибудь макулатурный романчик, но он был слишком занят чтением всей этой чепухи про третьеклассных поэтов, романистов седьмого ряда и совсем уже мелких драматургов — чтением биографий эссеистов, полемистов, редакторов и издателей. Настанет ли день, когда ему удастся включить в список своих обозрений статью о книжном обозревателе? О продавце скрепок или о мастере по ремонту пишущих машинок? Не надо обладать выдающимися заслугами на литературном поприще, чтобы заслужить биографию. Достаточно уметь читать и писать… Несколько человек в этих аэропортах — идущих легкой походкой, спешащих или сидящих, развалившись в кресле, — щеголяли экземплярами «Возвращенного Амелиора». Это удивило и озадачило Ричарда. С точки зрения Ричарда, «Возвращенный Амелиор» не был макулатурным романом. Он был дерьмовым романом. Но он не был макулатурным романом. Герои и героини макулатурных романов, даже если они были кардиналами или послушницами, оставались ненасытными в мирских утехах. С другой стороны, взгляните на маленькую труппу неуклюжих мечтателей Гвина — без денег, без половых различий, без пластических операций, без
Чем бы ни были макулатурные романы, как бы они ни воздействовали на читателя, это была своего рода психотерапия, так же как и сами аэропорты. И то и другое принадлежало культуре залов ожидания. Духовая музыка, язык спокойного увещевания. «Сюда, пожалуйста, экипаж корабля приветствует вас на борту». Аэропорты, книжная макулатура — все это помогает отвлечься от страха смерти.
~ ~ ~
В шерстяном пиджаке и при бабочке, с двумя антиникотиновыми пластырями на руках и антиникотиновой жевательной резинкой во рту, Ричард полулежал в шезлонге и курил сигарету: он чувствовал себя засунутым в мусорный мешок где-то за воротами атомной электростанции, смиренно ожидающим ужасного радиоактивного выброса. Перед ним катила свои беспечные волны неприветливая Атлантика, а по обе стороны раскинулись покатые, орошаемые брызгами прибоя пляжи Саут-Бич… Гвин и юный пиарщик расположились в пятизвездной цитадели чуть дальше по берегу, а Ричарда поселили в менее официальной обстановке. И Ричард был не в обиде. Ричард был снобом, и его снобизм был искренним: он не прикидывался снобом только потому, что считал это принадлежностью высших классов. Да, в его снобизме было что-то старомодное. Ричард был модернистом, а не постмодернистом. Поэтому ему на самом деле не хотелось томиться и чахнуть вместе с Гвином в этом наутилусе двадцать первого века, в этом космическом корабле, обставленном в стиле эпохи регентства, с непременными огромными аквариумами и сногсшибательными счетами за пользование электроэнергией. Там в каждом номере стоит по три телевизора и пять телефонов (согласно представлениям американцев о роскоши, телевизоры и телефоны всегда должны быть рядом), и деньги там буквально испаряются каждую минуту, чем бы вы ни занимались. Ричарда успокаивала обстановка запущенности, ему нравилось это осыпающееся не очень высокое здание на Саут-Бич, где по утрам пахло влажной штукатуркой и индийскими пряностями. Жук Кафки не просто делал вид, что ему нравится валяться на неметеном полу под вышедшими из употребления предметами мебели. Перефразируя критика, который кое-что знал о жуках и об их вкусах, можно сказать, что жук Кафки испытывал истинное удовольствие, истинную отраду, пребывая в полной темноте, пыли и мусоре.
За спиной Ричарда, между пляжем и главной улицей города, где курортный бизнес бился в конвульсиях на фоне здания в стиле ар деко, раскинулась чахлая зеленая зона, огражденная невысокой кирпичной стеной. За этой стеной Гвин Барри участвовал в съемках музыкального видеоклипа. Надо признать, что Гвину в нем была отведена пассивная роль. Он не плясал и не пел. Он просто сидел там по просьбе ведущего вокалиста группы — большого поклонника «Амелиора». Гвин должен был сидеть за столом, на котором стоял глобус и лежала книга; за его спиной висел хлопающий на ветру задник с овечками, пасущимися под присмотром седовласых парней с посохами, лирами и эоловыми арфами. А мимо Гвина носилась команда молодых темнокожих танцоров, которые сгибались и разгибались, точно марионетки. Ричард задержался, чтобы послушать поучительную беседу между Гвином и прилизанным молодым человеком по связям с общественностью, Ричард даже записал ее в свой блокнот. Звучала она примерно так:
— Уж поверьте мне. Это будет мощная поддержка для «Возвращенного Амелиора».
— Возможно, — сказал Гвин. — Но это может повредить «Глубокомыслию».
— Мне пообещали, что до объявления результатов «Глубокомыслия» ролик на экранах не появится.
— …Но насколько это поможет «Возвращенному»?
— Очень поможет. Вы только подумайте, какой будет резонанс.
После этого Ричард ушел — к песку, к морю и к режущей глаз металлической синеве неба. Он так поспешно удалился вовсе не потому, что увиденное показалось ему воплощением пошлости или продажности. Причина была в нем самом. Ричард бежал от чернокожих танцоров с их цепкостью и верткостью, от их молодости и здоровья. И тем не менее эти юные черные звездочки были полной противоположностью артистам, они делали только то, что им скажут, и безоговорочно принимали место и время, в котором им выпало жить. Они по-прежнему были рабами. Ричард с полной уверенностью мог заявить, что его предками были свободные мужчины и женщины, но сам он был рабом и призраком в собственной жизни; лишь малая часть его существа была свободна — та часть, что задумывала и записывала его прозу. Этих танцоров можно было считать конечным звеном в цепи работорговли, хотя они были любимыми чадами, бесценными экземплярами, резвыми и изящными. А Ричард… И все же не эти мысли заставили его перебраться через стену и спуститься на пляж, где небо сверкало ярче, чем море. Ричард шел, опустив голову, одной рукой прижимая к себе две толстые книги, а другой стараясь успокоить подергивающееся лицо. Его обожгла их смуглость, прозрачная ясность их глаз и белизна зубов, нежная плоть их языков — он почувствовал, что отныне жизнь и любовь спрятались, укрылись от него. Ему казалось, что зверская доза сильнодействующих лекарств, которые ему в скором времени наверняка придется принимать, на него уже действует, накрывая его с головой плотной, колышущейся полутенью взвихренного воздуха, и эта полутень наглухо отгораживает его от жизни и любви. На пляже американцы делали физические упражнения и играли в разные игры. Американское здравоохранение ударяет каждого по самому чувствительному месту — по карману, так что любое несчастье, приключившееся с вашим телом, многократно отражается и на вас самих, и на всех, кто идет с вами рядом по жизни. На любимых и так далее. Но люди с деньгами явно извлекают из оздоровительного процесса немало, и Майами — где пляжи полны еле шкандыбающих мафусаилов — это город чудес индустрии здоровья. На лицах всех, кто прыгал и хромал, кричал и сипел, можно было прочесть то, о чем Ричарду до сих пор приходилось слышать лишь в дискуссиях об американской внешней политике, — американскую решимость. Она ясно читалась даже на лице самого толстого бегуна трусцой. Американская решимость не похожа ни на какую другую решимость; и пусть эта решимость не совсем несгибаемая, зато она постоянно заявляет, что не следует сомневаться в том, что американцы владеют ею по праву. Всерьез подумывая о том, чтобы снять бабочку, Ричард снова закурил.