Ингвар и Ольха
Шрифт:
Настроение Ингвара испортилось. У кого-то хватило наглости подкрасться к спящему, вытащить лук из чехла, достать стрелы из тулы. Вовремя проснулся, пошел во тьму, и тогда убийца отправился следом. Судя по всему, кто-то из его дружины. И очень умелый и хладнокровный стрелок!
Пока седлали коней, он наклонился к Ольхе. Она все еще спала, теперь лицо было спокойное, умиротворенное. Чувствуя, что больше оттягивать нельзя, он тронул ее за плечо:
– Пора…
Она открыла глаза, еще затуманенные сном, улыбнулась. Ингвар не мог шелохнуться. Улыбка
– Пора, – повторил он уже суше, – надо ехать.
Она привстала, огляделась. Дружинники садились на коней, только Боян еще хлопотал над отцом, поил его из берестяной кружечки. Ингвар видел, как взгляд древлянки прояснился, стал тверже. Она спросила негромко:
– Ты для насмешки дал мне спать так долго?
Ингвар в бессилии смотрел, как она быстро вскочила, поправила смятое платье, исчезла за плотной стеной кустов. Все, что он делает, оборачивается против него!
В путь отправились позже, чем собирались. Молот был слаб, снова пытался соснуть, а Боян сон отца готов был защищать с мечом в руке. А после скудного завтрака увидели, что, даже если кобыла пойдет шагом, старик долго не удержит повод. Он уставал слишком быстро, его клонило в сон, начнет раскачиваться на ходу, упадет под копыта.
Ингвар поглядывал на Молота с сомнением. Подозвал Влада:
– Бери своих людей, скачи впереди. Проберись к терему, готовься к долгой обороне.
– А ты?
Ингвар оглянулся на Ольху, Бояна:
– Мы будем пробираться следом. Я боюсь, что, когда приедем, наш замок уже будет захвачен.
– Я буду спешить, – пообещал Влад. Оглянулся на Молота, тот едва не падал в пламя костра, все не мог согреть старчески застывающую кровь. – Иногда не понимаю вас, русов. Многое у вас намного лучше, чем у славян, но это…
– У нас так принято.
– Старый Покон?
– Нет, новый. По старому мы тоже стариков убивали.
Влад кивнул, понимая, но не соглашаясь, свистнул своим, вскочил на коня. Они унеслись, быстрые и сильные, как волки.
Боян посадил отца снова впереди себя, держал в объятиях, смягчал тряску. За ними шел заводной конь, оседланный и готовый принять обоих всадников.
Ингвар и Ольха ехали бок о бок. Оба не смотрели друг на друга, их взоры были устремлены перед собой, где узкая лесная дорожка превратилась в тропу, тропку, тропинку, наконец вовсе растворилась в низкой лесной траве.
Ольха чувствовала, как незримая цепь держит ее рядом с воеводой русов. Скосила глаза, в тот же миг и он вроде бы пытался искоса взглянуть в ее сторону, оба тут же вперили взоры вперед. Сердце Ольхи застучало чаще, она успела увидеть цепь!
Правда, не всю цепь, а только два главных кольца, к которым приклепана цепь. Блистающая, скованная небесными кузнецами. Одно кольцо поблескивало на пальце Ингвара, а другое… другое тепло и уютно сидело на ее пальце. У него оно плотно обхватывало безымянный на правой руке, у нее – на левой, а так как она едет справа, то цепь, незримая для смертных, между ними провисает свободно, не натягивается, не цепляется за конскую сбрую.
Павка часто выезжал вперед, возвращался расстроенный. Наконец заявил зло:
– Все! Дальше кругом завалы.
– Завалы?
– Засеки, – поправился он. – Похоже, местные на всякий случай перекрыли все дороги и даже тропки. Им что, пешие!
Ингвар хмуро покосился на Ольху, замедленно слез на землю. Ольха, сразу все поняв, покидала седло со слезами. Поцеловала Жароглазку в бархатные губы, другую такую лошадь уже не отыскать, прошептала:
– Прости… Я постараюсь тебя как-то вернуть.
Кобыла поморгала длинными ресницами. Глаза были печальные, понимающие. Ольха обняла ее напоследок, прижалась к теплой шелковистой коже. Впервые лес показался чужим, неприветливым.
Мужчины сняли с коней самое необходимое, Боян посадил отца на плечи. Маленький отряд быстро углубился в чащу. Ольха старалась не оглядываться на свою Жароглазку. Если та посмотрит с укором, то не выдержит, вернется бегом, а там будь что будет!
Старик на плечах Бояна постанывал, кряхтел. Ольха на бегу расслышала старческий шепот:
– Дай мне меч и оставь… Я хочу умереть в бою.
– Да брось, батя, – донесся сдавленный голос Бояна. – Из тебя боец, как из моего… гм… не при родителях будь сказано.
– Зато могу погибнуть с честью…
– Ага, честь! А для меня – бесчестье.
– Мужчины не должны умирать в постелях!
– Батя, не дави на горло… На горло, говорю, не дави. Только скажи, в твой смертный час переложу с постели на камни.
– Он пришел сейчас…
– Дудки! Сперва с внуками повошкаешься. А я им пожалуюсь, как ты мне горло давил.
Боян хрипел, задыхался, тяжелая кольчуга с булатными пластинами панциря и без того тянула к земле, к тому же с рукавами, а еще и тяжелый меч, два ножа на поясе… Но вымученно улыбался сквозь мутные струйки пота, лицо было распаренное, глаза выпучивались, как у морского окуня.
Ольха чувствовала неясную симпатию. Боян сам изнемог, а будет схватка – от комаров не отобьется, но из последних сил спасает престарелого родителя, шепчет грубовато-нежные слова, утешает, да не просто утешает, а еще и убеждает, что тому важнее остаться живым, чтобы внуков порадовать и пользу советом дать, ведь прожил и повидал больше сына, сумеет внуков научить больше, чем отец.
Когда Ингвар, запыхавшись, велел остановиться на короткий отдых, перевести дух, она смутно подивилась слабости воеводы, не так уж много и прошли, но когда версты через две Ингвар снова велел остановиться, чтобы оглядеться, она вовсе ничего не могла понять. Потом случайно перехватила понимающий взгляд Павки, в сердце кольнуло жалостью.
Щадят Бояна! Тот из гордости помрет, но не признается, что тяжело нести, да и боится быть обузой для них.
Повинуясь неясному порыву, она оказалась рядом с Бояном: