"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Не поздно, — вдруг произнес отец Семион, и осмелился отвести огонь от костра.
Волков не ожидал такой наглости и только уставился на попа:
— Умом тронулся, обнаглел? — только и смог проговорить кавалер.
— Господин, мы тут уже многие законы нарушили, — тихо заговорил монах, — а теперь вы пытаетесь совершить и грех, да еще и на глазах многих, кои могут и показания против вас дать, случись разбирательство.
— Какое еще разбирательство? — удивился Волков.
— Не извольте сомневаться, разбирательство будет обязательно, с нас с вами еще за все это спросят, — продолжал отец Семион. —
Поп был прав, Волков опустил факел. Опять он был прав, кавалер подумал, что за все это его, действительно, спросят. А поп, тем временем, вооружился Святой книгой и символом веры, достал склянку с вином и хлеб для причастия. Подошел к колдуну, что был уже привязан к столбу и заговорил с ним. Он тихо говорил, колдун нудно выл, озираясь по сторонам со страхом и злобой. Волков боялся, что это будет тянуться долго, поэтому повернулся к солдатам и крикнул:
— Чего рты разинули, ждете пока еретики придут? Грузите оружие на свободные подводы, не успеем дотемна все вывезти, будем ночью возить. Ничего здесь не оставим.
Солдаты зашевелились, а кавалер сунул факел Сычу, и стал ждать, пока поп закончит таинство.
Отец Семион и рад был закончить побыстрее, да толстяк не спешил, он все говорил и говорил, признавался и признавался в страшных делах своих, вспоминая все новые и новые прегрешения. Уже вернулась партия людей, что уходили за город со вторым обозом, уже и загружены были почти все подводы, а колдун все не унимался. Говорил так что слюна на губах пеной становилась.
— Роха, — раздраженно позвал Волков.
— Да, я тут, — отвечал тот, подходя к кавалеру.
— Не жди, вези раку в лагерь, нечего лошадям простаивать, сгрузишь раку, останешься при ней, а подводы сюда отправишь.
— Эх, — сказал Скарафаджо, — хотел костер поглядеть.
Он пошел к обозу, а Волков остался, сел на тюки с тряпками и одеялами, что взяли на квартирах после победы над еретиками.
Видимо болтовня колдуна и попу надоела, он уже не знал, как и закончить таинство. Не выдержав, отец Семион, улучшил момент и чуть не силой, воткнул гостию в незакрывающийся рот, колдун бодро прожевал святой хлеб, не прекращая говорить, а поп уже влез к нему на костер и заливал ему в рот вино из склянки, положил ему на голову руку и громко сказал:
— Отпускаю тебе грехи твои, и предаю тебя в руки мирского правосудия, да смилостивится над тобой Господь. Аминь.
Он осенил колдуна святым знамением, дал поцеловать символ веры и, спрыгнув с костра, начла громко читать молитву. Солдаты снимали с головы подшлемники и шлемы. Пытались вторить попу. Волков, кривясь от боли в ноге, тоже встал, снял шлем, и, не дожидаясь окончания молитвы, протянул руку к Сычу за факелом, но тот факел не отдал:
— Дозвольте я, экселенц. Уж больно он вонючая жаба, этот колдун, позвольте мне его подпалить. Может, на суде перед Богом за это мне какой-нибудь грешок спишут.
Кавалер и не думал возражать, и Сыч твердым шагом пошел к костру и стал поджигать пучок щепы. И тут Ханс-Йоахим Зеппельт осквернитель, расстрига, чернокнижник и колдун заорал, так что Сыч заметно вздрогнул. Чуть факел не уронил.
— Не жги, не жги, прочь, прочь пошел пес. Отец мой, я не во всем покаялся, не во всем, остановите его, остановите подлеца, пусть прочь идет. Не жги! А-а-а-а, да Господи, не жгите меня. Я в монастырь пойду, грехи замаливать, только не жгите.
Отец Семион растерянно глядел на Волкова, а тот просто стоял, глядел на костер, и, не собираясь останавливать Сыча.
А пучок сухой щепы бодро занялся огнем, стал нагревать дрова из старой мебели, потянулся белый дымок.
Монах и хотел было остановить Сыча, да было поздно, языки заплясали по сухим обломкам лавок и столов, из которых костер и был сложен.
— Святой отец, остановите огонь, водой его, водой лейте, — надрывался расстрига и колдун, — я тайну вам поведать хочу, не все я вам рассказал.
Но отец Семион так и стоял в растерянности, глядя то на разгоравшийся костер то на кавалера, ожидая его приказа. Но Волков молчал, а ветер весело трепал языки, раздувал пламя, и оно уже шатаясь из стороны в сторону вслед за ветром быстро и шумно разрасталось, пожирая деревяшки все ближе к белым, пухлым стянутым веревками ногам колдуна.
— Да, что же вы святой отец, что же вы, — ревел тот, — велите тушить огонь, я не во всем покаялся. Велите воду нести!
Но костер уже разгорелся, и ветер выдул из глубины костра огромный и живой лепесток пламени, тот вырвался на свободу и как языком лизнул колдуна от ног и до головы, сальные патлы чернокнижника встали дыбом и загорелись. Вспыхнули, а как пламя улетело вверх, стали гореть сами по себе. Тот затряс головой пытаясь стряхнуть огонь, извивался, пытаясь освободиться от веревок и орал при этом:
— Господи, горю, горю же, воды, воды скорее, я ж горю, святой отец, отчего вы не велите тушить, велите, да что ж вы стоите, велите тушить, а-а-а-а-а-а… Ноги уже горят, ноги горят… Да будьте вы прокляты, святой отец, все… Все будьте прокляты я же не во всем покаялся. Грех вам, грех вам… а-а-а-а…
Огонь загудел, звонко щелкали деревяшки, костер уже было не потушить, не остановить. Отец Семион смотрел на огонь с ужасом. И молился истово, осеняя себя, мелко, святыми знамениями.
А кавалер был на удивление спокоен. Он ждал только одного, когда колдун, наконец, прекратит орать, и ему было все равно во всех ли своих, многочисленных, грехах покаялся этот демон в человеческом обличии или не во всех. Волков от души желал ему места в аду и хотел, чтобы все побыстрее закончилось. Особенно этот нескончаемый скулеж. И колдун замолчал, пламя закрыло ему уже все ноги до жирного чрева, и он обмяк, голова его повисла, а сам он стал дымиться белым жирным дымом с мерзким шипением.
Отец Семион снова громко и четко стал читать молитву, и снова солдаты и даже Пруфф и Брюнхвальд стали повторять ее. И когда дочитали в огне, что-то хлопнуло, то было чрево колдуна, оно прорвалось, и огромный кишечник с требухой вывалился в костер, к ногам. А сам колдун вспыхнул, стал гореть с жирным щелканьем и свистом, и зачадил, пошел черный дым от него. Густой и страшный.
— Вон, какой дух то в нем черный был, — сказал Еган глядя на костер широко открытыми глазами, — чистая злоба.