"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Письмо принёс? — продолжал лейтенант.
— Принёс, принёс, — соглашался почтмейстер, уже начиная кривиться лицом, зная, что сейчас последует неприятная просьба.
И она последовала. Была она неприятна, и только по форме она напоминала просьбу, а по сути это было требование. Лейтенант сказал ему ласково:
— Надобно для пользы города взглянуть на него.
— Взглянуть? — жалостливо переспросил почтмейстер.
— Надобно, друг мой, надобно, для пользы города, только для пользы города.
— Уставом Императорской почты недозволенно то, — начал ныть толстый почтмейстер.
Так оно и было, и вообще, почта не подчинялась городским властям, и даже герцогу-курфюрсту не подчинялась. Почта была сутью империи, и служащие её получали жалование из имперской казны. Но что мог возразить почтмейстер командиру городской стражи? Да ничего, ибо телесами он был
— Так, давайте письмо, — настаивал лейтенант, — говорю же, я не прихотью совею прошу его, а надобностью города.
— Якоб, — жалостливо позвал почтмейстер одного из помощников. — Якоб, дай письмо, что принёс юный господин только что.
Служащий тут же ушёл и через несколько мгновений принёс письма, те самые, что привёз на почту Максимилиан. Он с полупоклоном передал письма почтмейстеру и вышел из комнаты. И пока толстый служащий императора снова не принялся ныть про то, что велено, и про то, что нет, лейтенант забрал все пять писем у него из рук, отошёл к окну и, не сомневаясь ни секунды, сломал на первом же из писем сургуч. Стал к свету и начал читать. И его лицо стало не таким уже и ласковым, когда прочитал он, что пришлый господин требует себе полномочий, а полномочия эти бы привели бы бургомистра в ужас, узнай он о них. Лейтенант после сломал новый сургуч и стал читать другое письмо, в котором кавалер просит своего сослуживца вести к нему в помощь добрых людей, и побыстрее. А сколько тех людей, неясно из письма было. И судя по тому, каков это кавалер, а уж лейтенант ещё на ужине понял, что тот не промах и во многих тяжких делах был, то и люди, что придут к нему, будут такие же. И от этого письма, начал лейтенант уже хмурится, и лик его становился тревожен. И видя тревогу на его лице, стал волноваться и почтмейстер, да только ничего он не мог поделать, стоял рядом с господином лейтенантом да тряс третьим подбородком, глядя, как тот ломает сургуч на новом письме. А третье письмо и вовсе худое было. Писал приезжий ни куда-нибудь, а в Святой Трибунал, прося святых отцов, чтобы скорее были, так как в городе, в котором господин Вайгель стражей командовал, ведьм много, и все они богаты. Опустил господин лейтенант письма и уставился в окно отрешённо. Задумался он. Как тут быть ему, что делать? Можно, конечно, письма эти скрыть, не отправлять, а приезжего убить, но случись, что случись. Новый розыск. Случись, что кто спросит у почтмейстера что-то, так разве этот жирный почтмейстер не покажет на него, что мол, господин лейтенант письма забрал. Покажет, уж этот сразу покажет. А во имя чего ему лейтенанту рисковать? Во имя городского головы фон Гевена и старой ведьмы, что уже и ходить не может? Нет-нет, дела в городе были хороши, пока ими не стали интересоваться проворные люди, такие, как кавалера Фолькофа, а уж как такие люди стали здесь рыскать, так пиши пропало, и убивать его смысла нет, не своей волей он тут рыщет. А значит, вместо убитого новый появится. Господин лейтенант протянул почтмейстеру пачку писем и сказал:
— Отправьте по адресу. Сургуч поправьте только.
Почтмейстер взял письма трясущимися руками и отвечал:
— Непременно поправим.
— Ну что ж, тогда не буду вам мешать, — сказал господин лейтенант и поспешил из почты прочь.
У него появились вдруг важные и срочные дела, а то письмо, что он писал своим знакомым добрым людям, когда хотел их в город для дела позвать — порвал, а клочья выбросил в лужу. Он был умный человек, он знал, что делать и торопился.
На площади перед ратушей было не протолкнутся, купцы, лёгкие возки, кареты и снова купцы, купцы. Здесь было чисто, луж не было, купчишки хоть ещё и кутались в меха и пышные береты, но на ногах у них уже мелькали яркие, летние чулки и лёгкие туфли. Местные держались особняком, их было значительно меньше приезжих, собирались они ближе ко входу в ратушу. Туда и поспешил лейтенант. Его там хорошо знали, ему кланялись. И он, собрав вокруг себя многих городских купцов, сказал им, что надобны ему деньги, кредит на двадцать две тысячи талеров. И что под них даст он в залог свой дом и своё имение, что было в трёх милях вверх по реке. А кредит он хочет взять под два процента в месяц. Купцы дивились выгодности предложения, так как знали, что дом и имение главы городской стражи стоят много больше двадцати двух тысяч. Может, и на все двадцать восемь тысяч потянут. Они спрашивали, что за дело затеял лейтенант, но на этот вопрос лейтенант только улыбался и грозил купцам пальцем, явно не желая раскрывать секрета своего дела. Тогда одиннадцать негоциантов тут же учредили ссудную компанию, звали из магистрата чиновника, что ведает городской собственностью, двух нотариусов и попа со Святою Книгой. Чиновник магистрата писал им бумагу, что лейтенант городской стражи Вайгель есть честный житель города Хоккенхайма и не врёт, что ему принадлежит в городе дом и поместье за городом. На то есть запись в книге регистрации собственности. Затем лейтенант клялся перед попом на Святой Книге, что его собственность более нигде не заложена. И сам он долгов не имеет, а уже после всего этого была составлена нотариусами бумага ссудная на двадцать две тысячи талеров серебра земли Ребенрее. Под проценты месячные. И господин лейтенант торжественно её подписал. Торговые дела и дела коммерческие промедления не терпят.
Волков ещё только расплачивался в трактире за неплохой и недешёвый, съеденный им и его людьми обед, а господин лейтенант уже сидел в ратуше и считал свёртки с серебром, что в мешках приносили ему доверенные люди от купцов. Негоцианты всё ещё пытались выяснить, зачем лейтенанту столько денег, но он всё так же загадочно улыбался и не отвечал.
Глава 22
Волков не знал, чем заняться, вернее, он, конечно, знал, но понимал, что в сию минуту то, что ему хотелось бы сделать, сделать будет не так уж просто. Они с Сычом и Максимилианом разузнали, где находится дом Рябой Рутт. Поехали туда украдкой, как будто мимо проезжали. И всё, что смогли разглядеть, так это забор и ворота.
— Да, уж… — произнёс кавалер, разглядывая крепкие ворота. — И через забор такой не перелезть.
Забор был крепок, как и ворота, а по верху его шли острые шипы.
— А мы её на улице возьмём, — обнадёжил его Сыч. — Вот только, думаю, людишки нам понадобятся. Думаю, с ней тоже пара человек будет.
— Ну, вот и выясни, кто с ней бывает.
— Выясню, экселенц, только вот, куда мы её повезём? В тюрьму-то нас уже наверное, комендант не пустит с ней.
— Поедем опять к лодочному мастеру в сарай, — отвечал Волков, но без привычной своей уверенности, он разглядывал острые штыри на крепком заборе. И думал всё-таки не торопиться, дождаться Брюнхвальда с людьми. С каждым днём всё неуютнее было ему в этом городе без Брюнхвальда и четырёх десятков добрых людей с ним.
— Всё выясню, экселенц, — обещал Фриц Ламме. — Узнаю, что она за птица, эта Рутт.
Сыч пришёл вечером, когда Ёган собирал вещи господина и складывал их в сундук. Завтра они собирались съезжать из дорогой гостиницы. Ну, в самом деле, не платить же три монеты за ночь! Это ж где такие цены виданы? Да пусть даже и на этой кровати спал какой-то император, три талера — это уж слишком. Сыч был серьезен, без спроса сел за стол к Волкову и начал:
— Экселенц, я даже и не знаю, как эту Рутт брать. Карета у неё, как у графини какой, слуг двое на запятках, мужики крепкие. Оба при железе. Да кучер тоже немелкий, тоже при ноже, да форейтор имеется. А форейтор и вовсе страшен.
— Страшен? — уточнил кавалер.
— Сам черняв и здоров, бородища чёрная, и конь чёрный. Шляпа с пером, глаз у него один, так сегодня рявкнул на улице, что все возы и телеги прочь с дороги в канаву прыгали, лишь бы дорогу карете дать. Грозный он.
— При мече этот чернявый?
— При мече, но меч не такой, как у вас, а узкий, и вся рукоять в железных вензелях, что бы руку защищать.
— А доспех каков у них?
— Все в платье, доспеха ни видать, может под одёжей прячут. Экселенц, а зачем вы спрашиваете, неужто брать их думаете?
— А что, боишься? — спросил кавалер, усмехаясь.
Ёган престал собирать вещи, стал у двери и прислушивался.
— Я, может, и боюсь, — говорил Фриц Ламме, — да разве ж вас моя боязнь остановит?
— Не-а, не остановит, — со знанием дела сказал Ёган, неодобрительно глядя на хозяина, — сколько их знаю, всё время на рожон лезут, словно два чрева у них, и две головы. И не живых, ни мёртвых не бояться. Их, вроде, бьют и бьют, а им всё нипочём, чуть зажили и опять в свару набиваются.
— Ты сапоги почистить не забудь, — беззлобно сказал Волков, — ни в какие свары я не набиваюсь. Думаю просто.
— Думаете, — бубнил Ёган, уходя в спальню, — уже видно придумали, как чернявого мужика убить.
Но кавалер его не слушал, он повертел головой, разминая шею, и спросил Сыча:
— А Рутт сама какова из себя?
— Графиня, одно слово. И не скажешь, что когда-то волосатым пирогом торговала, да воровала по трактирам.
— Прямо графиня? — не верил кавалер.
— Не меньше, платье — бархат красный, цепь золотая, перстни на перчатках, сама красивая. Я б её поимел.