Иночим великанов
Шрифт:
Слизел, что возлежал рядом с ней, получил свою порцию прорезавшихся, забрезживших реденьких косых лучей по обветренной за ночь коже, и предпочел закрыться от них, нежели слепнуть, от них, без видимой на то причины. Канна, которая на поверку не шибко хотела бодрствовать, решилась, протянув ноги, коснувшись пальцами росистой муравы, подождать ещё какое-то время. Но, с другой стороны, она немного ярилась на Слизела, отчего глубины её фибр неприятно будоражило, и та не могла достойно усладиться глубоким сном, когда было невмочь выкинуть каверзные мысли, царапающие нутро, и до белых костяшек
А тут ещё, недалече от неё обрушился почитай целый воз хвороста. Вайт привнес ещё заправки для костра, который на поверку не нуждался им поутру. Но, тем не менее, он как минимум справился с главным – поднял сестру из пут источавшегося сна.
Та недовольно привстала сызнова, опять обронив теплое покрывало с нагого тела. Слизел который как дымом потянул к ней руку, был тотчас одарен пощечиной, и, получив разящей заряд, с присущим хлопком разинул свои оливковые зрачки поверх белка, от выуживающего из сна, остро пробежавшегося по нему искрами недоумению. Она сжалась долговязой струной, подобрав колени, и по её согбенной мускулистой спине с выделяющимися бугорками хребта, прошлась новая кавалькада мурашек, которую она все ещё не замечала, устремив свой томный взгляд в густую чащу леса, в который окончательно опал и растекся налет молочной мглы.
Они не сразу смекнули до сути обманного маневра Клайда ввиду рассыпанного песка, над которым им пришлось ещё поломать голову, но уже спустя томительное время они, порыскав по распутью проселочной дороги, нежданно изыскали отпечаток сапога, который воткнулся в берег меж обрыва в ложбинку квашни трясины кювета. Проколовший землю мысок был маленьким, и одаривающий вниманием пустяки Вайт припомнил, что среди группы, назначенной на свиданья с роком, промелькнула приземистая зеленокожая девушка, которую он вначале признал за уродливого ушастого ребенка. Но уйти по пятам далеко им не уродилось. Они заплутали по тесной глуши, и искусанные гнусом и стеганные окружением, встретившись и с ловушками нейксов, остановились на полпути, к ним, выморившись на столько, что их не держали ломившиеся ноги. А когда расслышали вой куйнов, и вовсе затаились, и просидели в глуши до ночи.
Правда это не остановило похоть Слизела, который, уломал Канну лечь с ним, хотя та остро была не в расположение духа. Вайт покорно ждал в сторонке на стреме, хотя и сам не раз помышлял тем же, так, как и сама Канна, не желала никого другого кроме братьев. Их отношения зиждились и жили в подобном одиозном ключе много зим, и никто уже не считал это зазорным, отчего юродивость их семейства, с линии матери, только возрастало.
– Ты чего? – насуплено поднялся на локтях Слизел, испытующее рассматривая сгорбившуюся витком сестру, и ощупывая горящую трепещущую правую щеку, с очертанием жилистых розоватых фаланг пальцев, и крепкой дланью поверх бледной пульсирующей щеки.
– Будто самому невдомек… – огрызнулась она, прижимая колени к острому подбородку, а вскоре и опуская ореховые глаза к ним, отчего отведенная сплетенная, но растрепанная вороненная коса, вновь спала через жилистые плечи.
– Я бы не спрашивал, коли бы знал, – все так же недовольно ждал он, постепенно отнимая руки, от набухшего отпечатка на смазливом лице, с задранным рубцом у левой брови.
– А то, что спускать надо на живот, мудозвон чертов! – отводя душу в сердцах проговорила она, посмотрев на него со своими испепеляющие пылающими ореховыми очами на сведенных искрящейся злостью скулах, и особо подчёркнутым рубцом на губе.
Вайт уловив крупицу беседы, даже со своим, не блещущим остротами умом, понял суть, и сидя на сваленном трухлявом пне, под нависшим широким деревом у ещё пепельно-непочатого огнива с вчера, закрытым шелестящей на квелом ветру сенью разлапистых ветвей, излил свои доводы вслух.
– Значит не течка, – он, тучно сидя на коряге, был заверен, что ответный взор сестры, который обращен на него, скорее обидчивый, чем ненавидящий, но, тем не менее, был смущен своим невольно прорезавшемся перлом.
Смявшейся Слизел замолк, и, откинувши руки за голову, смотря на поднимающуюся от румянца лазурь слегка хмурого по окаемки безоблачного неба сквозь пики зеленоватых иглистых верхушек, заготовивших футовые шишки, точил ступы мыслей, выделяя муку на дальнейшую выпечку слов. Сготовленный ответ подступил скоро, и не лучшей фигурой речи – услащающей слух сдобы не вышло.
– А может статься сие и не я. Вайт то, куда чаще тупит, инда к нему и спрос.
Он был готов дать зарок, что в его голове, данный тезис звучал разумно, но её пророкотавшая реакция заставила усомниться в остроте его самоуверенных утешений. Прямо, скажем, дал он маху в своей учтивости.
– Да не одна ли малина, кто из вас одним миром мазанных имбецилов отец – мне то, что делать?! – она пыталась сочить укоряющим ядом, но слезы все же задушили.
Она пустила по щекам слезоточивые потоки, и по её вечно огорченному лицу, они смотрелись особенно не сносимо печалью. Закусивший губу Слизел стал немым, и как только через некоторое время, в упавшей на них идиллии песнопений леса и шелеста игл, булькающий под спадающей порыжелыми лианами бородой Вайт хотел отчеканить глупость, он пошел на опережение.
– А что ладить? Заграбастать денег, и уйти в подполье. Ты останешься с чадом, а мы сыщем обиходную для края работу или будем обустраивать дом. Иль нет?
Она жалко хихикнула, на распухшем от беззвучно спадающих слез розоватом лице, чествуя как солоно в гортани, и не сносимо холодно на сердце.
– Ты фермер? – сощурила она влажные розоватые склеры, в нестерпимо саркастической улыбке, сочившейся из неё душевной боли. – Не, недурнее мне тяпнуть трав у ворожеи, и как должно поднатужиться?
– Нет! – внезапно уверенно отпустил Вайт сидя поодаль от них, возле потухшего огнива, со сваленного трухлявого пня, сдавив свои треугольные черты лица в суровой мине, от которой коченели члены, а тон заставлял чувствовать, как встают волоски на руках и затылке.
Канна и Слизел одновременно вскинулись на него, как если бы у того и взаправду план был на степень пригоднее пустой околесицы.
– Вы будете обитать душа в душу, а я удамся в мечники, как рассчитывал раньше. Войн всегда много, а без жалованья солдаты не остаются. Пусть один из нас, станет достоин этого мира.