Иночим великанов
Шрифт:
А босая девушка в вороненном оперенье, тем, часом не опускаясь до шороха, пристала к огню и даже не отпустив тени на ближайшие стволы, и нависая над ним, долго метила в него клоакой за место лица, покуда Моз и Коуб, не шевелясь, лежа на боках, грели себе спины от последних отголосков, затухающих сиплым пеплом углей. Однако ж вдоволь набоявшийся неистово буравивший её Гайт, все же решился одушевиться, и, как на ново набрав студенного воздуха в окаменевшую грудь, собирался ей, что-то вымолвить. Но тут все же точно воскресший, чмокнув обрубая храп, сонливо поднялся Калиб…
Оруженосец с пеной у рта, прожужжал об этом поутру почитай всем, ещё не раз, но то, как девушка распалась на перья, и беззвучно растворилась в чаще свернув белоснежный отблеск, никого не убедило, инда Сотника,
Ворча себе под мясистый нос, день ото дня стареющий ратник, поднялся на затекшие колени звонко пошамкав не снятой кольчугой, и, с ленцой почесывая заднюю часть тела, обнаружил закостеневшего меловокожего Гайта, который зависнув в исступленном выражение, все ещё неотрывно смотрел на опустевшее место под сложенными в полукруг камнями, где только, что стояла безвестная кудесница, пришедшая как ветер, из непроглядных толщ леса, оставившая по себе лишь палые перья.
– Ты москита проглотил, иль чай на колючку сел? – отметив спавшие перья небрежно поинтересовался сотник, выпуская клубы обледеневшей влаги влажного дыхания, но видя молчаливое помутнее в его выпяленных до предела глазах, лишь пошловато усмехнулся, добавив. – Дуй спать Тощий, на сегодня с тебя острастки хватит.
Так дозор сменился, но не ночные странности. Хоть Калиб был великовозрастным и тертым, он иногда сам себе не мог сознаться, как он нестерпимо боится темноты и дежурства в беспроглядной опавшей на его плечи ночи. Он часто предпочитал иметь под боком компаньона, даже если тот и безмолвствовал, он всячески уводил желание: рефлексировать об экзистенциальности бытия; о подкравшейся старости; трепете неизвестности; аль о возвращении жупела всей мирадении Некроманта…
И в эту неладную, не по-осеннему студеную ночь его грызущие за пятки страхи подтвердились. Знакомая особа, ещё по дневной передышке, крадучись высунулась из-перекошенного и надломившегося в середине ствола, подкошенного в уверенности сильными ветровалами древа. На внезапно проклюнувшемся из-за отмежеванной тучи свету месяца радии неизвестная особенно, запала ему в зачавшую терять остроту память. Её размеренные, почитай опасливые движения, и мосласто утонченная фигура, с непонятно отчего, отдающее зияющей белизной в ночи босыми ногами, и голыми малокровными бедрами, то и дело отдалялись короткими шашками от деревьев, направляясь к нему. Он не мог поверить и как очарованный, неподвластно себе встал с поваленного дерева. И неизвестная враз застопорилась меж обрубленных веток. Она, долго одеревенев стояла, задрав блистающее мглой молочно-белое колено над поваленным деревом, пытливо наблюдая за ним из черни накидки, пока тот на оловянных ногах не сделал шаг к ней, а та от него. Секира, что задержалась в рукавицах у Калиба, опустилась, в знак доброй воли, но от этого её антипатия, не смягчилась.
– Подожди… – робко растерял шепот он с новым клубом пара, до последней клеточки тела завороженный её манящим образом, но она, уже ретируясь, зашла за очередной толстый ствол отдающего смолой древа, и улетучилась, словно пар развеяв тройку перьев. Он долго не смыкал вежд, часто работая легкими напаиваясь духом хвойного леса, безутешно наблюдая за тем поблекшим местом, где потерял её из виду, но не единого пёрышка, с её одеяния, не высунулось назад к его ненасытному ожиданию. Он был не в пример обижен и форменно разочарован, отчего скривив мину пнул в древко секиру, и чуть с размаху отводя душу, в довесок не пнул Моза, кой так сладко почивал, не думаю ни о чем, погруженный миролюбивым сном, что ни мог не вызвать поползновений зависти старого вояки, увлекшегося загадочной кокеткой.
– Подъем! – гаркнул он, вместо отправки сапога в ребра, и Моз хоть и, не совсем понимая, происходящего, вынул меч, и как умалишённый на ватных ногах отошел, от сотлевшего огнища, для ведения дозора, со слегка сонным и отечным лицом.
Пока раздосадованный вновь ощущающий ночной холод сотник выгружался на подстилке и укутывался в кокон одеяла, он услышал вновь усилившийся храп близь опочивальни следопыта от Рибы, что, ворочаясь вновь опала на спину, и спустя какое-то время, он из-за наплывших раззадоривающих эмоций, не смог смириться с этим и с возроптавшим отвращением пробурчал мглой вслух.
– Ну как можно так бесстыже храпеть? – вскоре он заснул глубоким сном, и все вышесказанное к гоблинке, как-то неожиданно перекачивало на него.
4.
Подменивший Моза Коуб продрал слепленные сном веки в положении сидя. Он непростительно проспал свой дозор, и, если бы Калиб не дрыхнул, как вымотанный конь, получил бы тыльной стороной его рапиры по курчавому затылку. Но Сотник все ещё невозмутимо дремал, а нависший бич обуха его топора возлежал под левой ногой, и отдыхал сообща с хозяином. Первое, что приметил в забрезжившем алом свете во все ещё спящем лесе Коуб, был Клайд. Что, степенно стояв примкнув к стволу спину, дотошно обозревал лесные угодья, утопленные в, словно сдуваемом новым днем дымчатом тумане, и каждое дерево точно отвечая на его призоры по отдельности своей выплывало из власти, густо подернувшей его установившейся в боре молочной поволоки. Кого именно выискивал меж, сбившихся нерушимым редутом деревьев и мелких свежих кустов с налетом росы следопыт, или стоит ли готовиться к бою, Коуб, не ведал, но растрепав волнистые волосы, сгоняя осоловелость подловившей сонливости, он с хрипотцой холодного утра заломил.
– Не спится? – он тут же кашлянул, так как за ночь, его горло немного промерзло, а дыхание свело, от легкой утреней осенней стыни. Клайд не сразу ответил, а лишь тогда, когда оторвался плечом от коры, освобожденной от веток, и круговоротом обернулся.
– Не умею полноценно щемить, – на его муторном скуластом лице было столько твердости, что прекословить с ним не хотелось, хотя ратник отчетливо припоминал, как следопыт, лег и, закатив веки, неподвижно пролежал на покрывале, не делая поползновений чихнуть или лишний раз встать по нужде, как заурядный спящий. Будто уловив размышление удивленного ратника, Безродный вызволив из буреющей стылой челки яркие серые зеницы, разъяснительно нашел, что добавить. – Сновидений, во всяком случае, я не вижу, покудова нахожусь в походах.
– Но иной раз, как возвращаетесь домой? – незадачливо все ещё хрипло поинтересовался кривившийся Коуб, растирая своё горло, которое с садней, зудело.
– Мне нет приюта. Путь следопыта этакое и не подразумевает, – на ходу бесцветно отчеканил он и вернулся к своей поклаже, которая была рядом с его черной подстилкой, и слугой, что, не прекращая сопеть, была укутана по горло, покрывалом, дабы стравить её гам.
Приметивший сие ратник, отметил эту просквозившую небольшую заботу, оказанную хозяином, и передернувшись в ознобе решил вновь растрясти его просквозившую крупицами общительность, если тот невзначай вернуться к нему. Вынув пару стрел из колчана, и взяв свой захудалый черный лук с натянутой узлами через мелкое игольное ушко у концов прута, Клайд вернулся к огниву, и, взяв рукоять, правой рукой подложив тута же запасную, он вложил перья в пальцы левой, и присев на колено долго вглядывался в плотный утрачивающий облачность неизвестности бор. Повисший на устах вопрос Коуба растворился сам собой, и тот, почесав свои карамельные кудри, втянув впалые щеки, лишь с замиранием духа наблюдал за малословным следопытом.
С повадками хищника, Безродный в своих каучуковых сапогах, осторожно ступая по некрепкой росистой земле, и устланными веткам, двигался с грацией, и уже вскоре оттягивал тетиву с плюмажем, пока наконечник не приблизился к его выпавшему из перчатки перстню. Что приветливо блеснул от серебристой гравированной оправы вокруг и самого овального гагата, и бликом попал в созерцающее око Коуба. Плечи лука, изогнулись до предела, и только тогда, заряженная стерла, была испущена на волю. Прошелестев по поддетому мглой лесу, разрезая стылый воздух и пространство меж мелких кустов и подлеска, что единодушно раболепно приклонялись пред разящей иглой в волнении, она достигла избранной жертвы, отчего следом раздался истошный визг мелкого ужаленного сталью животного. Он был столь невзрачен, что явного эха по рассеивающейся мути не пошло.