Иномирец
Шрифт:
Палач задумался. Он прошелся вдоль длинного книжного стеллажа возле дальней стены и остановился возле одной полупустующей полки. Взял ветхий фолиант, из которого почти выпадали истлевшие страницы, и, раскрыв его, вернулся к Виктору. Одной рукой Палач держал распахнутую книгу, а другой вдруг ухватился за плечо допрашиваемого, да так крепко, что Виктор взвыл от резкой боли, но, устыдившись, замолчал.
– Во имя Света, покажи мне, что скрыто в твоей печати! – провозгласил Палач, прикрывая глаза. В комнате вдруг стало гораздо светлее, а сквозняк на миг превратился в штормовой порыв. От страха Виктор
– Что… что это было? – выдавил из себя Виктор. – Прошу, не убивайте, я ведь готов с вами сотрудничать, и я…
Взмахом руки Палач приказал заключенному замолчать. Как только слова перестали появляться на бумаге, дознаватель громко, четко и с расстановкой прочитал:
– «Узреть мимоходом, что скрыто от взгляда. Услышать беззвучного грома раскат. Лихой и желанной казалась награда, и нет уже больше дороги назад. Свободе поддавшись, свой нюх напряги, и запах костра не замедлит явиться. Не будет друзей, разойдутся враги – лишь надо железным богам поклониться». Запоминай, Век-тар Ев-гень-е-вич, это твой ключик к пониманию.
После этих слов Палач захлопнул книгу и, на удивление небрежно отбросив ее в сторону, вернулся на прежнее место – за спину к допрашиваемому.
– И… и что это? – спросил Виктор, еще раз прокручивая в голове непонятный стих. – Что за поэзия? Я, честно говоря, впервые слышу эти строки.
– Знаешь ли ты, что такое печать? Нет, не та печать, которой скрепляют конверт или подтверждают официальность ценных бумаг, а та печать, что у тебя в сердце.
– Не понимаю, о чем речь? Как на сердце может быть какая-то печать?
– Она не физическая, а, пожалуй, больше похожая на невидимую метку, узреть которую можно лишь при помощи силы Света или… кхм… магии. По сути дела, такая есть у каждого живого существа, и с рождения она остается абсолютно пустой, ожидающей своего предначертания. Большинство так и не узнает о существовании оной до конца своей жизни. Но тебе повезло – я только что прочитал твою печать, иномирец. Этот проказник Лагош оставил на память небольшую загадку.
– Но зачем? И что мне с этим делать?
– Это я у тебя хочу спросить. – Палач скрестил руки на груди и замолчал, ожидая ответа.
Виктор собрался с мыслями, слегка поерзал на стуле и позволил себе небольшую вольность, которая могла стоить ему жизни: заключенный слегка повернул голову, чтобы посмотреть на своего собеседника. К счастью, дознаватель так и остался стоять на месте, не предпринимая никаких действий.
– Я клянусь, мне неизвестно, зачем Лагош сделал такой… дар. Да и дар ли это на самом-то деле? С одной стороны, конечно, хорошо – я снова стал молодым. Но с другой – я сижу здесь, в темнице, избитый, лишенный всякой чести, и, откровенно говоря, не верю, что мне удастся выйти отсюда живым, даже если я буду максимально честен и лоялен!
Палач вздохнул и прошелся по помещению взад-вперед. О чем-то задумавшись, он взял еще один табурет, с грохотом поставил его рядом с заключенным и уселся напротив Виктора, сгорбившись и подперев подбородок ладонью. Дознаватель долго смотрел землянину прямо в глаза, потом засунул руку в один из карманов и вытащил оттуда небольшой тряпичный сверток. Что находилось внутри, понять по очертаниям было абсолютно невозможно.
– Когда твоя сообщница по непонятным пока нам причинам избежала поимки и скрылась, я проводил обыск ее логова, которое нашли вскоре после взлома. Увы, все улики она успела уничтожить. Все, кроме одной. – Палач бросил предмет Виктору и стал ждать, пока тот его развернет. Заключенный неуверенно снял льняную упаковку и громко ахнул:
– О-о! Да это же… мобильник? Правда? Откуда тут взялся мобильный телефон? И я решительно не понимаю, о какой такой сообщнице вы говорите. Я прибыл сюда один, всего несколько дней назад. Можете удостовериться у Грокотуха, ведь именно на его караван я наткнулся в том лесу, будучи абсолютно голым после перехода.
Дознаватель бросил на Виктора тягостный взгляд, глубоко вздохнул и потянулся за черными клещами на столике, которые явно были предназначены для допроса с пристрастием. Телефон выпал из рук заключенного на пол.
– Нет, нет, подождите, я ведь правду говорю! Как мне вам это доказать? Прошу вас, не надо насилия, иначе…
– Иначе что? – удивился Палач. – Иначе ты сожжешь меня своими пальчиками? Или, может, просто сломаешь мне нос?
– Я, к-конечно, не хочу всего этого, но если потребуется…
– Довольно! – раздался еще один голос из-за спины. Виктор обернулся и увидел в дверном проеме самого епископа в черной невзрачной одежде. Клод Люций оглядел пыточную недовольным взглядом и остановил свой взор на Палаче. – Почему меня вызвали так поздно? И какого вервольфа этот человек еще не в кандалах?!
– Ваше преосвященство, у нас с Викфертом… с Виктором почти дружеская, ненасильственная беседа. Так ведь, Виктор?
Заключенный быстро закивал головой, не зная, что и сказать.
– И много ли информации ты выбил из своего нового друга за чашечкой чая? – нахмурился епископ.
– Достаточно, чтобы сложить полную картину происходящего, ваше преосвященство. Но я еще не закончил, и, если вы, конечно, желаете, мы можем приступить к классическим процедурам кровопролития во имя Света. Как там по уставу? Три ногтя перед началом допроса, еще два во время и от восьми до пятнадцати после?
В голове Виктора сложилась ужасная картина самой настоящей пытки, и его стала заполнять паника. Руки затряслись, по вискам скатывались капли ледяного пота, а глаза часто заморгали.
– Не стоит зря калечить нашего единственного подозреваемого по… по делу, – заявил епископ, смягчив тон. – Хотя кисти рук не помешало бы отрубить, дабы заключенный никогда более не творил под нашими небесами чудовищную и зловещую магию!
– Позвольте, ваше преосвященство, – заговорил Виктор. – Я ведь не колдун, это все Лагош! Я не просил его об этих странных рунах на пальцах, честное слово! Клянусь вам всеми святыми, вашими и моими, что я никогда в жизни, если вы так хотите, не стану даже вспоминать о своем даре!