Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
\
нель разрывалась вокруг одинокого самолета, неосторожно переступившего роковую черту. Стреляли далеко, где-то за Бери-о-Баком. Мы не слышали ни выстрелов, ни разрывов, все было тихо вокруг и безмятежно на всей сумасшедшей и проклятой Шмен де Дам.
Мы лежали с Лум-Лумом на травке, на солнечном пятне, и лениво грелись, с удивлением озирая волшебную местность, на которую так внезапно свалился покой,— холмы, лесок, сверкавший вдалеке канал и голубое небо.
— Красота!—сказал Лум-Лум. — Ты не находишь?
Я молчал, мне хотелось подремать.
Но Лум-Лум не ждал моих реплик.
— Хотелось бы знать, — сказал он, — как дело было во время великого потопа. Те чудаки в Ноевом ковчеге любовались природой, когда их болтало по волнам? Как ты думаешь, Самовар?
— Не знаю!—огрызнулся я. — Оставь меня в покое, я хочу спать.
Лум-Лум пропустил мимо ушей.
— А почему бы им было и не любоваться природой?! — услышал я через полминуты. — Они были в безопасности... Господь бог специально затем и распорядился отобрать их, чтобы сохранить им жизнь. Пихнули бы их к нам, во вторую роту, вот тогда бы я на них посмотрел, как бы они любовались красивыми видами!
После небольшой паузы он продолжал:
— Заметь, Самовар: о солдате господь бог не позаботился. Он не приказал Ною взять солдата в ковчег, сохранить ему жизнь! Крокодила сохранил, змей ядовитых уберег, капрала Миллэ уберег... А солдата не пожелал пустить в ковчег, не приказал Ною. Солдат, мол,-пусть погибает, не жалко!
Он стал мрачно чертыхаться: «гром в Бресте», «гром и веревка», «сто чертей и гром», «гром, сто чертей и веревка»! Я понял, что поспать мне не придется, вытащил из кармана евангелие и стал читать.
Лум-Лум заглянул через мое плечо.
— Ага! — сказал он. — Это тебе вчерашний тип подарил?
Евангелие мне действительно оставил миссионер, накануне завернувший к нам в полк. Эта была единственная книга во взводе.
ЮЗ
— Вот, кстати, друг Самовар, — снова заговорил
Лум-Лум, — объясни мне, как товарищу: бог есть?
Только без вранья! Расскажи мне всю правду про бога. Почему это ему на все наплевать?
— Как это «на все»? На что «на все»? — спросил я.
— А хоть бы на этих двух баб? И на этих детей? Я вижу, ему кругом на все три раза наплевать. Объясни ты мне это! Скажи мне, где же это он пропадает, наш господь всемогущий и милосердный, да еще в такое время? На земле черт знает что делается, людей губят, детей губят, все жгут, ломают, а он молчит, как соленая треска? Хорош бог милосердный и всемогущий, нечего сказать! Если хочешь знать чистую правду — не нужно мне такого бога! Плевать я на таких хотел!..
4
Я проезжал мимо таверны ночью, возвращаясь из Реймса, и часовой меня не окликнул. Калитка была открыта настежь. Часового не было. Я вошел во двор. Дверь дома оказалась открытой. Я посветил карманным фонарем. В кухне не было никого. Я прошел в комнату. 'Гам тоже было пусто. Пронзительный крик Жаклин раздался внезапно из-за шкафа.
— Уйдите! Уходите! — кричала она.
Она не хотела сказать, где ее мама и Маргерит. Я вышел. Во дворе, неподалеку от дверей, я споткнулся о какой-то предмет. Это была пехотная винтовка. Я посветил фонарем и увидел Иванюка. Он лежал ничком. Его руки были туго связаны за спиной широким легионерским шарфом. Я развязал узлы, но Иванюк продолжал лежать неподвижно. Его лицо оказалось залитым кровью. Дыхание было еле-еле слышно.
Что здесь произошло?
Я снова бросился к Жаклин. По-прежнему она не хотела говорить.
Я поспешил за фельдшером.
Когда я подъезжал к перевязочному пункту, чудовищный взрыв донесся со стороны фронта. Земля тяжело дернулась и долго еще выла протяжно и глухо, раньше чем успокоиться.
В околотке я застал суматоху. Там уже не хотели знать ни меня, ни Иванюка. Санитары возбужденно спорили о взрыве. Кто кого взорвал? Рыжий, синеглазый бородач бился на два литра об заклад, что взлетели на воздух наши и что сейчас им, санитарам, будет большая работа.
— Только собирались перекинуться в Покер! — ворчал он.
Я помчался к себе в роту. В ходах сообщения я услышал крики и стоны.
Немцы, оказывается, опередили нас. Взлетел на воздух отряд сенегальцев, сидевший в траншее рядом с нами.
Уже становилось светло. Большая яма с рубцами подземных коридоров разрывала линию траншей. Входы были забиты мешками с землей. На дне ямы лежали убитые. Двое застрявших в яме легионеров дрались с кучкой немцев.
Мы открыли огонь из окопа, но первой жертвой пал один из легионеров. Огонь пришлось прекратить. Второй легионер отчаянно отбивался от рослого немецкого пехотинца. Они держали друг друга за глотки и, исступ-. ленно крича каждый на своем языке, бились кулаками. У легионера было рассечено ухо. У пехотинца шла кровь из носу. Это была не война, это была самая обыкновенная солдатская драка. Ни одна сторона не стреляла в дерущихся, чтобы не попасть в своего. Легионер и немецкий-пехотинец, грязные, потные, задыхались, падали и вскакивали. Но вот легионер вырвался, отступил на шаг и с размаху ударил немца ногой в низ живота. Немец тяжело упал на спину, легионер бросился на него, сопя и плюясь. Внезапно земля провалилась под ними, и оба упали в подземный коридбр, увлекая за собой камни, песок, обломки балок.
~ Наконец стали выносить убитых.
На двух шинелях, пристегнутых одна к другой, санитары приволокли и обеих женщин. Обе были в солдатской форме. В левой руке мадам Морэн было зажато оторванное ухо.
Санитары сопровождали эти находки бесстыдным хохотом и прибаутками. У немцев играли траурный марш. Вслед за маршем посыпалась солдатс-кая полька, и веселый тенорок пел дурашливые слова.
Мы рыли братскую могилу. Я находился на дне ямы и не заметил, как появился Анри. Я услышал его голос совершенно неожиданно.
— Не говорите Жаклин! Не показывайте Жаклин!— повторял мальчик. — Солдаты пришли к ним ночью,— объяснял он, задыхаясь. — Они связали часового. Жаклин говорит, они делали глупости с женщинами, и женщины кричали. Стрелки принесли солдатское платье и силой заставили женщин переодеться, а потом увели с собой. Жаклин говорит, что ее мама страшно кричала... Ах, не показывайте Жаклин! Не говорите ей!
Но Жаклин уже бежала к нам. Ее платьице развевалось на ветру. Она остановилась неподалеку от ямы и прислонилась к дереву. Ее глаза горели, но слез в них не было. Анри тихо подошел к ней и взял за руку.
Привычная работа гробокопателей, которую мы всегда принимали как утомительную возню, сделалась для нас торжественным обрядом. Солдаты работали насупившись и молча.
Музыка у немцев прекратилась. Стало тихо. Лопаты мягко, почти беззвучно уходили в землю.
Чижи пели в кустах. С поля дул свежий, приятный ветерок.
— Надо женщин положить отдельно, — сказал кто-то негромким голосом.
Я оглянулся — говорил Лум-Лум.
— Пусть не лежат с теми, из-за кого погибли! — пояснил он.