Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Слепец осекся.
— Лум-Лум? Что Лум-Лум?
Жильбер был смущен.
— Понимаете, он стал ходить к Марселю ежедневно и говорить ему такие вещи, каких ни один добрый француз и слушать не должен. Особенно герой.
— Что же это он ему говорит?
— Он все смеется над ним. «Ты должен написать что-то, — я уж не помню, мсье, что именно, — у себя на заду и требовать деньги с фабриканта ног. Потому что война, — он говорит, — это коммерция. Чем больше настоящих ног оторвано, тем больше деревянных ног продано! Тем лучше для торговцев и фабрикантов». Что-то в этом роде...
— А Марсель что говорит?
— Марсель? Марсель сделался мрачен, как ночь. Вчера папа сказал Лум-Луму: «Не забывайте, мсье, что фабриканты и торговцы тоже французы». А мсье Лум-Лум ему прямо так и выпалил: «Вот им-то и надо рубить головы». Тогда мама говорит: «Видно, вы не католик». А он отвечает: «Я католик и солдат. Но когда я поймаю того верблюда, который наживается на солдатских ногах, я ему очищу желудок штыком». Так и сказал! Клянусь вам! Главное, Марсель слушает весь этот срам, и у него портится настроение. Он уже три дня не репетирует. Вот, посмотрите на них. Они под окном...
Безногий и Лум-Лум сидели на земле, обнявшись. Оба были навеселе. Вокруг валялись порожние бутылки.
— В Германии, — трубил Лум-Лум калеке в самое ухо, — в Германии, ты думаешь, мало таких ребят, как ты, которые тоже ходят на руках?
— Так им и надо! Все немцы сволочи!
— Они прекрасные солдаты! — настаивал Лум-Лум.
— Вранье! Отставить! — орал безногий.
— Как это отставить? — внезапно рассердился Лум-Лум.— Ты какое право имеешь так говорить-про солдата? Солдаты все из одного мяса сделаны. Солдат солдату не враг.
— Слышите, слышите, мсье Самовар? — задыхаясь от волнения, говорил слепой. — Слышите?
А Лум-Лум, нетвердой рукой наливая в кружку вина, продолжал свое:
— Я все стараюсь понять эту лавочку. Вот тебе оттяпало нош. Очень хорошо! Немецкий фабрикант получил монету за пушку и за снаряд, а французский — за новые ноги. Теперь играем обратно. Французам посчастливилось оторвать ноги фрицу. Очень хорошо! Что будет дальше? За снаряд и пушку получит французский фабрикант, за новые ноги — немецкий. Так мы для них шары и катаем?
Слепец ерошил волосы.
— Мсье Лум-Лум! — закричал он не своим голосом.— Мсье Лум-Лум, перестаньте!
А Лум-Лум не обращал на него никакого внимания, он продолжал:
— Наше дело маленькое, гусар! Подставлять башку за одно су в день! Лавочка! Ну, скажи сам, разве не лавочка?
— Вы изменник отечества! — закричал Жильбер.
Бутылка, пущенная рукой калеки, полетела в окно.
Я едва успел отвести голову слепого.
Лум-Лум встал и поплелся в кусты.
— Слушай, гусар, — говорил он на ходу. — Я часто думаю о тебе, обо всех нас. Не герой ты, по-моему. Ты за что воевал, за что боролся, за кого ты ноги свои отдал? Можешь ты на это ответить? Кому от тебя польза? Только тому, кто торгует деревянными ногами! Значит, ты не герой! По-моему, ты просто задница на утюгах, а никакой не герой.
— Молчи, поганый верблюд! — рычал Марсель. — Что ты в этом понимаешь, пехота несчастная?! Два года война тянется, а ты все еще в пехоте?! Вот и видно, что ты последний дурак! А еще смеешь говорить, что я не герой?!
Он замахнулся на Лум-Лума камнем, но камень выпал у него из рук, гусар повалился лицом в траву.
Беспомощно лежало туловище; широко раскинутые руки царапали землю, точно хотели ухватить ее, — быть может, обнять, просить у нее защиты, быть может, удавить. Плечи Марселя стали вздрагивать. Он плакал.
А Лум-Лум продолжал свое.
— Ничего, гусар! — говорил он. — В цирке публика смеяться все-таки будет. Это да! Что да, то да! В публике сидят патриоты. У них у каждого свои ноги при себе, и они на войне наживаются. Они таких дураков любят, как ты...
Послышался стук колес. Раскрылись ворота. Мсье Лорано вел под уздцы Лизетту, запряженную в двуколку. На двуколке восседала мадам Лорано. Она торжественно держала в руках большой, продолговатой формы пакет. Соскочив наземь с пакетом в руках, она подошла к Марселю.
— Лавочка, мама! — сказал безногий, глядя на мать пьяными и безумными глазами. — Одна и та же, что в Германии, что у нас, во Франции.
Он плакал.
— Что с тобой? — сказала мадам Лорано. — Боже мой, он болен! Идем, мой мальчик! Я привезла тебе' подарок. Марсель получит сегодня ноги, мой мальчик будет ходить!
Но Марсель рыдал пуще прежнего.
— Это все наделал мсье Лум-Лум! — закричал слепой.— Он изменник, мама! Он говорил ужасные вещи про войну и про Францию.
Тогда мадам Лорано точно впервые заметила Лум-Лума.
— Это опять ты, негодяй? — завизжала она. — Как ты смеешь? Вон отсюда, мерзавец!..
Она стала наступать на Лум-Лума и внезапно заметила меня.
— И ты тоже здесь, русская свинья?! Союзник?! Вон сию же минуту в Россию! Недаром там немцы бьют вашего брата! Вон отсюда! Весь сброд Легиона здесь! Как вы смеете служить в армии?! Как это позволяют, чтобы изменники и мерзавцы защищали Францию?!
Мадам Лорано пришла в исступление.
А Марселем овладело неистовство отчаяния. Зажмурив глаза, мыча и разрывая обеими руками ворот ру-
145
б В. Финк
бахи, безногий катался по земле, опрокидывая бутылки и кружки и пачкая в красном вине свой голубой доломан.
— Пожалуй, нам здесь нечего оставаться, Самовар!— сказал Лум-Лум, когда усач, привлеченный криками жены, прибежал во двор и, взяв сына на руки, унес его в дом. — Идем, старик!
Мы долго шли молча.
— Не хотят люди, чтобы им глаза открывали, — угрюмо сказал Лум-Лум, когда мы подходили к Большим Могилам. — Все любят быть слепыми клоунами..,