Инспектор и ночь
Шрифт:
Я подхожу к окошку и скромно жду, но кассир до того углубился в свои расчёты, что не обращает на меня внимания. Когда же он наконец поднимает голову, то не удостаивает меня даже взглядом.
— Касса закрыта, — рычит человек с круглыми щеками и поворачивается к окну, словно я сижу именно там, на подоконнике.
— Тем лучше, — киваю я.
— Вот как, мы, оказывается, остроумны, — дарит мне Баев мрачный взгляд. — Я сказал: касса закрыта. Ждать не имеет смысла.
— В отношении кассы я понял. А как в отношении вас самого?
И
— Вы могли бы с этого начать, — рычит он тем же служебным тоном, смягчившимся лишь на самую малую толику. — Что вас интересует?
— Ваш сосед и приятель Маринов. Умер ведь человек-то.
— Умер?! — выкатывая глаза, переспрашивает Баев.
— Окончательно и бесповоротно. Единственным, что называется, возможным способом. Впрочем, вы уже, наверно, знаете эту скорбную новость?
— Что вы? Впервые от вас слышу!
— Странно.
— Чего ж тут странного? Не понимаю…
— Странно, потому что вы, в сущности, первый, кто видел его мёртвым.
Человек с круглыми щеками поднимается со своего места.
— Вопрос в том, не вы ли последний, кто видел его в живых.
Кассир наклоняется ко мне. Его округлённые глаза смотрят оторопело.
— Но погодите… Я ничего не знаю…
— Бросьте, Баев. Ей-богу, эта роль вам просто не по плечу. Лучше скажите, что вы делали рано утром в комнате мертвеца?
— Рано утром?.. В комнате мертвеца?..
— Да. И оставьте эту манеру переспрашивать, чтобы выиграть секунду-другую. Как двоечник в младшем классе. Вас видели. Есть свидетели. Следовательно, вы должны отвечать.
Баеву нужно несколько секунд, чтобы хорошенько взвесить ситуацию. Наконец, надутые щёки приходят в движение:
— Я не был в комнате. Шёл на работу и увидал, что дверь зимнего сада распахнута… И дверь комнаты тоже… Я удивился, что Маринов пораскрывал двери в такую погоду. Заглянул. Смотрю — спит. Я прикрыл двери и ушёл. Вот, пожалуй, и всё.
— А вам не показалось, что это довольно неудобная поза для сна?
Кассир постепенно набирается уверенности. Он почти доволен своим творчеством.
— На позу я не обратил внимания.
Не спуская с него глаз, я вытаскиваю сигарету и закуриваю.
— Вы, должно быть, не обратили внимания и на симпатии покойного к вашей жене?
Баев бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза в сторону. На лице у него появляется гримаса, смутно напоминающая презрительную улыбку.
— Бабьи сплетни. Трепотня. Маринов был волокитой, это верно, но никогда не переступал границ… А симпатии он скорее питал к этой… к Жанне, студентке.
— Но, говорят, что и вашу жену он осыпал знаками внимания?
— Глупости. Мелкие подарки, не более.
— Например?
— Разве всё упомнишь? Пара чулок… Комбинация…
— А вам не кажется, — дружелюбно замечаю я, — что это довольно интимные подарки? Если кто-то
— На меня никто не надевал комбинаций, — прерывает меня хмуро Баев.
— Охотно верю. Даже допускаю, что в комбинации вы выглядели бы так, что у каждого родилось бы желание не раздеть вас, а немедленно чем-нибудь прикрыть. Но речь идёт о вашей жене.
— Оставьте мою жену в покое, — рассерженно рявкает кассир. — Вы утратили чувство меры.
— И мне так кажется, но бывают случаи, когда это необходимо. После той истории, например, которую вы мне сочинили: заглянул, прикрыл обе двери, чтобы Маринов чего доброго не простыл, и тихонечко ушёл. Или, как сказал Юлий Цезарь: пришёл, увидел… отправился на работу.
До Баева, кажется, только сейчас доходит, что за сочинение ему поставили двойку. Крупное туловище его снова склоняется к стеклянному окошку.
— Я вам говорю сущую правду. Если вы хотите доказать, что я причастен к смерти Маринова…
— Погодите, — успокаиваю его я. — До этого мы ещё не дошли. Впрочем, где вы были в момент смерти?
Кассир почти готов выплюнуть ответ. Но внезапно замечает уловку.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — осторожно бормочет он.
— Тогда скажите мне вообще, где вы были вчера вечером?
— С приятелями… То есть с одним приятелем.
— Имя, фамилия и адрес лица?
— Иван Костов, улица Светлая, 4.
— Где работает?
— Пенсионер.
— Телефон?
— Телефона нету.
Опираясь обеими руками о перегородку, я склоняюсь к окошку. Тёмные глаза с жёлто-грязными белками оказываются прямо передо мной.
— Как же вы тогда ему сообщите, что именно следует мне сказать? До улицы Светлой довольно далеко. Или вы уже ему сообщили? Когда? Перед тем, как прийти на работу?
Эта пулемётная очередь вопросов — не для таких тугодумов, как Баев. Единственное, что он способен выдавить в ответ, это междометия, ничего не значащие словечки и особенно повторения.
— Я… Ведь я вам уже сказал… С приятелем… А что мне нужно сообщать ему?
Я не вслушиваюсь в его лепет. Не стараюсь уличить во лжи. Важно, чтобы сам он понял: от его версии камня на камне не осталось. Да и это не так уж важно.
Суп и баранина с капустой не обманывают моих ожиданий. Они полностью покрылись жиром. Я закуриваю на закуску сигарету и поднимаюсь в кабинет. Щёлкаю выключателем и печально смотрю на тусклую лампочку. Зимние сумерки за окном вот-вот превратятся в темноту. Дождь, собравшись с силами, стучит в окно так же, как на рассвете. И я так же, как на рассвете, некоторое время созерцаю своё лучезарное отражение на этом лучезарном фоне. Только с утра произошли кой-какие небольшие события, и это заставляет меня снять телефонную трубку.